совсем уж недружелюбно.
Липси с готовностью достал жёлтую карточку и прочитал вслух запись о "комныте з горденией".
– Вот, извольте убедиться, – протянул он листок хозяину.
– Будь ты проклята! – гаркнул тот столь внезапно и раскатисто, что гость невольно вздрогнул. – Узнаешь ты у меня, чёртова вошь!
– Простите?
Хозяин выхватил из его руки карточку и разорвал с такой яростью, что Липси сразу вспомнил капитана Кола: его слова и жест пальцем у виска.
– Кого простить? – хозяин уставился на посетителя тяжёлым взглядом. – Хотя, какая разница – кого. Всё равно не прощу… Что ты умеешь делать?
Липси совсем растерялся.
– Что вы сказали, простите? – переспросил он.
– Я спросил. Спросил, что ты умеешь делать.
– Э-э… – ситуация становилась какой-то совсем уж неординарной. Ещё минута, и он, пожалуй, действительно пожалеет, что не послушал Кола. Ну что ж… Немного юмора, чуть-чуть жизнерадостной иронии, капелька дурашливой игривости разбавят тяжелую атмосферу странноватого разговора. – Что я умею делать… Да много чего, кхм. Например, курить трубку…
Липси быстро извлёк из кармана свою любимую трубку, сунул в рот, пососал. Остывший аромат табачного перегара придал ему бодрости и он продолжал:
– Или, вот, играть в бридж, – ещё не распакованная колода карт была извлечена из другого кармана и продемонстрирована хозяину. – Ещё могу вырезать из бумаги льва. Или верблюда… Видели бы вы, как ловко я это делаю! Во-от… Могу также…
– Чушь! – нетерпеливо перебил хозяин, не замечая иронии, игнорируя юмор и наплевав на игру. В лице его отразилась пренебрежение и даже брезгливость, словно Липси предложил ему, честному человеку, нечто непотребное. – Чушь. Кому это надо.
– А-а, вы изволили спрашивать в смысле общественной пользы, видимо, – посерьёзнел Нид. – Ну, в этом смысле я тоже умею немало. Могу написать письмо в организацию, умею очень быстро считать на калькуляторе. Отлично знаю правила уличного движения и могу водить машину. Владею логикой предикатов… Что ещё… В общем-то, я по роду деятельности – коммивояжёр.
– Чушь! – отрезал хозяин.
– Э?.. Ну-у…
– Тебе никто здесь не позволит жрать хлеб втуне.
Липси понял, что сходит с ума.
– То есть… – промямлил он. – Вы хотите сказать, что… Вы имеете в виду…
– Фамилия у тебя какая-то не такая. Ты цыган?
Всё больше и больше становилось у Липси причин сомневаться в здравомыслии хозяина. Он попробовал прикинуть, что будет, если сейчас повернуться, бросить этому грубияну что-нибудь дерзкое напоследок и вернуться на причал. Ничего хорошего не получалось – одна только пугающая неопределённость.
– Э-э, нет, простите, – пробормотал он, чувствуя, что меняется в лице. – Вас, вероятно, сбила с толку моя фамилия. Или вы неправильно расслышали. Липси. Моя фамилия – Липси. Не Джипси [Gipsy англ. цыган].
– Ты болтай, да знай меру! – прорычал хозяин. – Пирса Маклахена сбить с толку никому ещё не удавалось! И уж точно не тебе, чёртов сын. Я спросил, цыган ты или нет? К чёрту твою фамилию!
– Позвольте, мистер, – Липси наконец переступил через свою осторожность и смирение. – А нельзя ли чуть повежливей? В конце концов я вам тут не…
– Не позволю, – перебил Пирс Маклахен. – А можно здесь только то, что я разрешил.
– Тогда разрешите мне лишиться вашего общества! И удалиться в свою комнату с гарденией.
– Не разрешу. Эта комната уже занята.
– Моя комната занята?! – оторопел Липси. – Это как же так?
– Твоя комната? – протянул Маклахен. – Ха! Твоей комнаты здесь нет, оборванец. Ни одной. Комната с гарденией занята, я сказал. Будешь жить в курительной.
– Что?
– Ты же так любишь курить трубку, – усмехнулся хозяин. – Вот и будешь жить в курительной. А не хочешь – убирайся. Никто тебя не держит. У меня и так отбоя не будет от постояльцев.
– Но позвольте… – попытался было Липси воззвать к разуму этого человека.
– Не позволю! – перебил хозяин. И его деревянное, вырубленное из цельного куска дерева, лицо стало каменным.
– Я буду протестовать, – промолвил Липси, сам пугаясь собственных слов. Протестовать он вряд ли умел. Пожалуй даже, протест совершенно точно не входил ни в разряд его умений, ни в путаницу намерений, ни в число привычек.
– Можешь начать прямо сейчас, – спокойно ответил хозяин. – Ещё успеешь на паром.
– Но разве можно жить в курительной? – сделал Липси последнюю попытку воззвать к разуму этого человека. – Это… Это вредно для здоровья. Это… это не по-человечески, в конце концов.
– У тебя будет время убедиться, что жить можно везде, где можно сдохнуть.
Кхм…
Ну что ж… Кажется, сделать ничего нельзя. Тогда что остаётся?.. Подчиниться обстоятельствам. В конце концов, всё не так уж плохо; почти наверняка могло быть значительно хуже. Например, хозяин мог поселить его в… простите, в сортире. Или вообще отказать в постое. Или…
– Ну что ж, – вздохнул Липси. И уже почти жизнерадостно произнёс: – Спеши изведать неизведанное и прожить не прожитое! Правило номер сто тридцать два из записной книжки номер три. Есть ещё правило за номером шестьдесят восемь, которое гласит…
– Плевать, – коротко перебил Маклахен.
– Да?.. Кхм… А ведь вы, пожалуй, правы, – рассмеялся Липси почти искренне. Ведь действительно – плевать! Я запишу это под номером…
– К дьяволу, – бросил хозяин.
– И вы опять же правы! – с готовностью кивнул Липси. – Всё очень просто: можно записать под любым номером – какая, собственно, разница. Вы проводите меня в мою ком… в мою курительную?
– Я тебе не проводник.
– А ведь верно, – тут же согласился новоселец. – У хозяина пансиона много дел поважнее, чем разводить по комнатам пос…
– Как ты назвал мой отель? – угрожающе медленно произнёс Маклахен.
– Ах ты ж, бестолковая моя голова! – Липси звонко шлёпнул себя ладонью по лбу. – Отель! Ну конечно же – отель!
– Выйдешь вон через ту дверь. В конце коридора – направо.
6. День первый. Гленда
Она могла бы поручиться, что в двадцать лет жить хочется гораздо больше, чем, например, в тридцать или пятьдесят. Конечно, двадцать лет – это немало, это, можно сказать, приличный (чуть не ляпнула "преклонный") возраст, по-своему непростая пора перехода от юношеской беспечности к зрелой рассудительности. И не говорите, что когда вам было двадцать, вы были ещё наивны и даже где-то глупы. Это ваше личное дело. Теперь, когда вам в полтора (два? три?) раза больше, вы конечно можете смотреть на себя того с высоты прожитых лет. Но не надо всех грести под одну гребёнку! Двадцать прожитых лет Гленды – это её двадцать лет и они никак не равняются вашим двадцати годам, вот.
За свои двадцать Гленда успела довольно много. Она успела немало узнать в школе и ещё больше забыть. Она исхитрилась поучиться
