я стоял минуты три: глубоко дыша, перемежая вдохи с затяжками. Выпускал в форточку сигаретный дым, и ни о чём не думал.
Наклонился поднять Геру, только когда почувствовал: отпустило. Я готов разговаривать, не калеча подозреваемого…
Подняв гостя за воротник пальто, я взгромоздил его на стул – с табурета тот бы сверзился, и прислонил к спинке.
– Сколько ты продул, Герасим?
Говорил я тихо, положив руки на стол, как любил это делать шеф – только без револьверов. И глядел на него эдак проникновенно…
– Гер… Герман я. А не Герасим, – сказал тот, жадно глядя на бычок у меня в пальцах.
– Это несущественно. Так сколько?
– Две… Двести штук. Зелёными.
Неудивительно, что Гера начал заикаться. А я вновь вспомнил отца: также, как и у него, у меня была гетерохромия – один глаз карий, другой – зелёный. Так вот: отец говорил, что правду он может вытянуть из любого. Стоит пристально посмотреть – и человек начинает заикаться… А потом выкладывает всё, как на духу. Большого значения этой своей особенности он не придавал, но втайне очень гордился.
Со мной, чтобы заикались, ещё не бывало. Но взгляд разных глаз, я заметил это давно, внушает большие неудобства. Особенно, если психика и так в полном раздрае…
– Когда? – выстрелил я новым вопросом.
– Месяца… Ик, полтора назад.
– И не отыгрался.
– Не, сука.
Плечи Геры поникли. Из груди вырвался тяжелый вздох.
Я прищурился: Гера бессовестно врал. За те пару часов, что мы знакомы, я его уже видел всякого: и наглого, и пьяного, и трусливого, и вообще без всякого соображения… А вот сейчас Гера врал. Неумело отводил взгляд, пыхтел, теребил пуговицу на пальто.
– Ты кровь видишь? – спросил я.
– Ну…
– Что "ну"?
– Ну вижу…
Дальше была чистая импровизация, которая, как я потом узнал, недалеко ушла от истины.
– Это значит, она кого-то нашла, понял? Не получилось достать тебя – полетела, напала на какого-то бедолагу, и загрызла… И теперь его смерть на твоей совести, Гера.
– Одним бомжом больше, одним меньше, – всё так же пряча глаза, угрюмо и упёрто пробубнил гость.
– Но ты ведь не можешь прятаться от неё вечно. Однажды ты выйдешь на улицу, и она…
– Вы обещали! – заверещал Гера. – Вы обещали защитить меня от неё!
– Обещал мой шеф, – спокойно сказал я.
Эх, жалко, не осталось сигарет! Как бы эффектно и хладнокровно можно было выдуть дым из ноздрей, затушить бычок – как точку в предложении, как окончательный приговор…
– Твой шеф сказал, что я могу больше ни о чём не беспокоиться, – упорно глядя в стол, бубнил Гера. – Сказал, что он займётся моим делом, и что я…
– Я могу выкинуть тебя из круга, – сказал я, начиная закипать. Обо всех навыках переговорщика я в этот момент как-то забыл, не думал. – Могу просто стереть соль в одном месте, впустить духа, а потом выйти и запереть круг вновь. И шеф будет ни при чём. Его ведь здесь нет, а я скажу, что ты сам…
В этот момент я ненавидел себя. Ненавидел всей душой, всеми жилками и клеточками. И я был рад, что Гера прячет глаза: потому что мысленным взором видел совсем другие. Огромные от боли, чёрные от расширившихся зрачков, жгучие от ненависти. В них горел огонь фанатизма, негасимый пламень веры…
– Давай, колись, Гера, – сказал я, успокаиваясь. – Ты ведь отыгрался, верно? Воспользовавшись секретом той своей знакомой… – он упорно молчал. – Оговорка по Фрейду. Знаешь, что это такое? Это когда преступник сам, не осознавая, хочет, чтобы его поймали. Он ошибается намеренно, сам даёт подсказки. Ключи к преступлению, котороя он совершил.
– Я не преступник! – завизжал гость. – Это был несчастный случай, я не хотел, – он прижал кулаки к глазам и снова зарыдал. Сквозь сопли и слёзы доносилось бормотание: – Я не хотел, так получилось… Она сама…
– Может, ты и не хотел, – сказал я. – Но видишь ли, дух думает иначе. Он не стал бы являться тебе, если б не верил, что виноват именно ты. А теперь самое главное: не зная, что конкретно ты сделал, я не смогу тебе помочь.
Геру трясло.
– Ладно, давай я буду говорить, – я знал, что так легче. Когда говорит кто-то другой, ты как бы и ни причём. Просто киваешь в такт словам – кто тебе запретит? Но сам, сам ты ничего не говоришь… – У тебя есть знакомая, которая пользуется необыкновенным везением в картах, так? – Гера мелко закивал. – И проиграв двести тысяч, ты пошел к ней, – снова кивок, кулаки прижаты к глазам.
Я вспомнил слова Геры, сказанные про карты: – Играю я редко, остаюсь при своих…
– Ты ведь не любил рисковать, правда? Не любил ни крупных выигрышей, ни проигрышей. Но в тот раз тебе не повезло. А отдавать-то нечем, верно? И ты пошел к ней… В ногах валялся, умолял. И она согласилась. Она бы и так согласилась, но видеть твоё унижение ей было приятно. Что было дальше?
– Она назвала мне карты, – я налил Гере водки, и он выпил её, икая и причмокивая, как воду. – И сказала ставить по одной, один раз за талью. Но главное условие… Главное, выиграв трижды, никогда больше не играть. Вообще. И я обещал, – после водки Гера пришел в себя, и теперь слова лились из него потоком – не остановить. – Отыгрался, на следующий день поставил ещё… Выиграл.
И он вновь замолчал. Вновь уставился в стол, затеребил пуговицу.
– Дай угадаю: тебе показалось мало.
– Тебе когда-нибудь шла карта? – сипло спросил Гера. – Это… Это круто. Как будто ты – хозяин мира.
– Значит, тебе показалось мало, – уточнил я. – И ты поставил в третий раз. И конечно же, проиграл.
– Сука, – устало выругался Гера. – Разве можно так над человеком издеваться? При разводе забрала всё: дом, машину, дачу на море… У меня осталась только игра. Но она умудрилась отнять и её.
– Значит, этой женщиной была твоя собственная жена.
– Она меня сделала. Обобрала сверху до низу. И всё из-за секретарши. Отомстила, блин. Я не хотел её убивать. Справедливости хотел… – он посмотрел на меня с вызовом. Нос хлюпает, глаза красные… – Я не хотел её убивать.
И тут женщина в белом появилась в третий раз.
Глава 4
На этот раз женщина даже не походила на духа: тело утратило прозрачность, стало плотным и обрело цвет.
Крашеная блондинка. Пышная, ярко накрашенная, в домашнем халате с рюшами.
Появившись
