Поза старика, его занятие, неподвижное морщинистое лицо, на котором живыми были только глаза и губы, – все показалось бы странным читателю. Однако незнакомцу все это, очевидно, было привычно, потому что он не удостоил необычную обстановку даже беглым взглядом, несмотря на то, что она этого заслуживала.
Три стены – старик, если помнит читатель, именно так называл перегородки экипажа, – три стены, уставленные заполненными книгами этажерками, окружали кресло, принадлежавшее исключительно странному старику, в угоду которому сверху над книгами были прикреплены полки, где разместились в большом количестве разнообразные склянки, коробки в деревянных футлярах, как это делается со столовой посудой на корабле. Любой из этих футляров или ящиков старик мог достать без посторонней помощи, потому что свободно передвигался вместе с креслом, которое поднималось и опускалось по мере надобности при помощи боковых рычагов, и старик легко сам справлялся с управлением.
Комната – так мы будем называть ее – имела восемь футов в длину, шесть – в ширину и столько же – в высоту. Напротив двери, помимо склянок и перегонных аппаратов, ближе к четвертой стене, остававшейся свободной для входа и выхода, громоздилась печурка с навесом, кузнечными мехами и колосниками. В тот момент в печке раскалился добела тигель, в котором что-то кипело. Поднимавшийся над тигелем пар выходил через трубу, которую читатель уже видел на крыше кареты, тот самый таинственный пар, который неизменно вызывал удивление и любопытство у прохожих любого возраста, пола и любой национальности.
Помимо всего прочего, среди банок, склянок, книг, картонок, лежавших на полу в живописном беспорядке, можно было заметить медные щипцы, а также несколько угольков, плававших в разнообразных растворах. Там же стоял большой сосуд, наполовину наполненный водой, а с потолка свисали подвешенные за нитки пучки трав, одни из которых, казалось, могли быть собраны накануне, другие – лет сто назад.
В комнате стоял сильный запах, который в менее экзотической обстановке можно было бы назвать благоуханием.
Путешественник вошел, когда старик, развернув кресло с удивительной ловкостью, подъехал к печке и стал снимать накипь с почтительной осторожностью.
Его отвлекло появление незнакомца, правой рукой он глубже надвинул бывший когда-то черным бархатный колпак, из-под которого выбивалось несколько редких прядей, блестевших, словно серебряные нити. Старик с замечательной легкостью выдернул из-под колесика кресла полу длинной шелковой мантии, подбитой ватой, которая за десять лет превратилась в выцветшую бесформенную тряпку.
Старик, казалось, был в скверном настроении; он ворчал, снимая накипь и придерживая другой рукой мантию:
– Боится он, видите ли, проклятая животина! А чего ему бояться, хотел бы я знать? Дернул дверь за ручку, толкнул печку, и почти половина моего эликсира пролита в огонь. Ашарат! Богом прошу, бросьте эту скотину в первой пустыне.
Путешественник в ответ улыбнулся.
– Прежде всего, дорогой учитель, – сказал он, – пустынь мы больше не встретим на своем пути, потому что мы уже во Франции. Кроме того, я не могу себе позволить просто так бросить лошадь стоимостью в тысячу луидоров, точнее, бесценную, так как она из породы Аль-Бораха.
– Подумаешь, тысяча луидоров! Да я их вам хоть сейчас выложу: тысячу луидоров или что-нибудь на ту же сумму. Ваша лошадка и так обошлась мне уже больше чем в миллион, не считая дней, которые она унесла из моей жизни.
– Да чем же так провинился Джерид? Ну, рассказывайте!
– Чем провинился? Да еще несколько минут, и эликсир так закипел бы, что ни одна капля не успела бы испариться. Правда, ни Зороастр, ни Парацельсий не указывают на то, что именно так должно проходить кипение, но зато Борри настоятельно это рекомендует.
– Дорогой учитель! Еще две-три секунды, и эликсир закипит.
– А-а, да, как же, закипит! Видите, Ашарат? Наверное, надо мной проклятье тяготеет: огонь гаснет, не знаю, что там падает через трубу…
– Зато я знаю, что падает через трубу, и воскликнул со смехом ученик, – это вода!
– То есть как вода? Вода! Раз так – пропал эликсир! Опять начинай сначала! Можно подумать, у меня есть на это время! Господи, Боже мой! – в отчаянии вскричал старик, воздев руки к небу. – Вода! Какая еще вода, Ашарат!
– Чистейшая дождевая вода, учитель. На улице ливень, вы разве не заметили?
– А разве я что-нибудь замечаю, когда работаю? Вода!.. Так вот это что… Знаете, Ашарат, это так меня взволновало! Подумать только! Я уже полгода прошу у вас дымник на трубу… Полгода!.. Да что я говорю – целый год. А вот вы о нем не подумали, а о чем вам еще думать-то? Но вы молоды. Ну и что вышло из-за вашей небрежности? Сегодня дождь, завтра ветер нарушают все мои расчеты и опыты. А ведь я должен спешить, клянусь Юпитером! Вы хорошо знаете, мой час близок, и если я не буду готов, если не найду эликсир жизни – прощай, мудрец, прощай, ученый Альтотас! Тринадцатого июля в одиннадцать часов вечера мне исполняется сто лет. К этому времени эликсир должен достигнуть совершенства.
– Мне кажется, все идет прекрасно, дорогой учитель, – заметил Ашарат.
– Вне всякого сомнения! Я даже снял пробу: левая рука была почти полностью парализована, теперь я могу согнуть ее. И, кроме того, я сэкономил время, которое раньше тратил на еду: при всем своем несовершенстве эликсир поддерживает мои силы. О, иногда я думаю, что мне недостает всего одной какой-нибудь травки, одного-единственного стебелька этой травы, чтобы эликсир был готов. Ведь мы могли уже сто, тысячу раз пройти мимо нее, эту траву могли растоптать наши лошади, мы могли раздавить ее колесами, да, Ашарат, ту самую, о которой говорит Плиний и которую ученые так и не нашли или, вернее, не узнали, ведь ничто не исчезает! Послушайте, а что если вы спросите ее название у Лоренцы во время одного из ее откровений?
– Конечно, учитель, будьте спокойны, я узнаю у нее!
– А пока, – глубоко вздохнув, проговорил старый ученый, – опять мой эликсир не готов, мне понадобится еще полтора месяца, чтобы снова прийти к тому, чего я достиг сегодня, да вы знаете! Имейте в виду, Ашарат, вы потеряете по крайней мере столько же, сколько и я, в день моей смерти… Что там за шум? Карета так громыхает?
– Нет, учитель, гроза.
– Какая гроза?
– Та, что едва всех нас не погубила, особенно мне досталось. Правда, на мне шелковая одежда, это меня и спасло.
Хлопнув себя по колену, щелкнувшему, словно высохшая кость, старик произнес:
– Итак, вот к чему приводит ваше ребячество, Ашарат: погибнуть в грозу, глупейшим образом, от электрического разряда, который я мог бы отвести, имей я на это время, в свою печку. По-вашему, недостаточно того, что я подвергаюсь риску сломать шею по вине неловких или злых людей. Вы заставляете меня преодолевать трудности, которые посылает небо, иными словами, те, которые мне было бы легче всего избежать.
– Простите, учитель, вы еще не объяснили мне…
