сидеть там спокойно, а визит во дворец пока отложить, чтобы не вызвать снова болезненной лихорадки от раны. Я повиновался и тихо направился к Ковент-гардену. Лорд Кэрфорд и мистер Жермин отправились на петушиный бой, где должен был присутствовать сам король. Дарелл оказался занятым по службе, и я остался один. Тихо подвигаясь вперед, я наблюдал кипучее движение и пеструю толпу столичных улиц.
Ничто не представляет собой такого интересного зрелища, как вид шумного города. Приятно любоваться гордым течением реки, величественной красотой высоких гор, как, например, в Италии, которые я видел, путешествуя там много лет спустя, но все это хорошо для человека зрелых лет, а для начинающего жить юноши суета шумных городских улиц представляет гораздо больше разнообразия и интереса.
Обо всем этом я размышлял по пути домой, а, может быть, и не размышлял вовсе, и мне это только кажется теперь, много лет спустя. Вернее, я ни о чем не думал, кроме того, что молод, недурен собою, что мое новое платье идет ко мне, что повязка на руке придает мне интересный вид. Каковы бы ни были тогда мои мысли, они были прерваны видом толпы, собравшейся в переулке близ одной таверны. Более полусотни всевозможных зрителей собралось вокруг какого-то человека, с большим жаром и увлечением произносившего какую-то речь.
Подойдя ближе из любопытства, я был забавно удивлен, узнав в проповеднике Финеаса Тэта, с которым говорил вчера вечером. Как видно, он уже принялся за свое дело неотлагательно, и если Лондон все еще погрязал в греховной бездне, то это, конечно, не было виною мистера Тэта. Он громил всех без разбора – и великих, и малых; если был грешен двор, то не менее грешен был и Друри-лэйн; если красавица Кэстльмэн (этот забавный фанатик отлично знал все имена и титулы) была именно тем, чем он не постеснялся ее назвать, то какая женщина здесь, на улице, была лучше ее? Чем отличались эти женщины от тех? Разве что только более доступной ценой. А в чем, кроме дерзости, разнились эти окружающие женщины от Элеоноры Гвинт? Он произнес последнее имя с таким презрением, как будто оно олицетворяло собою самый порок, что вызвало во мне дрожь негодования.
Странно, что и остальные слушатели как будто почувствовали то же. До сих пор они слушали, благодатно смеясь, подмигивая друг другу и иногда пожимая плечами, когда оратор указывал на них самих. Лондонская толпа терпелива; она готова позволить все, если только не окажется человека, способного встать во главе ее и разжечь страсти. Такова она была, есть и, вероятно, будет еще долго, какие бы перемены ни пришлось ей переживать. Однако, как я сказал, последнее имя, произнесенное фанатиком, изменило настроение толпы.
Финеас заметил впечатление, произведенное его словами, но ложно понял его. Приняв его за поощрение, он стал выражаться еще оскорбительнее, всячески понося предмет своего негодования.
Я не выдержал и пошел к нему, думая заставить его замолчать, но меня опередил рослый носильщик с грязным и красным лицом. Энергично работая локтями, он пробрался сквозь толпу и с угрожающим видом остановился против Финеаса.
– Говори, что хочешь про Кэстльмэн и остальных, но попридержи язык насчет Нелл! Слышишь? – крикнул он.
Вокруг послышался одобрительный ропот. Здесь, очевидно, хорошо знали Нелл, здесь, в Друри-лэйн, было ее царство.
– Оставь в покое Нелл, если хочешь, чтобы твои кости были целы! – продолжал кричать носильщик.
Финеас не был трусом, и возражения только еще больше воодушевляли его. Я хотел остановить его, а теперь приходилось спасать его голову. Не сдобровать было этому чудаку пред дюжим носильщиком. В свою очередь я протолкался сквозь толпу как раз в то время, когда громадный кулак был занесен над слишком усердным, тщедушным проповедником морали. Я схватил за руку обозленного молодца, а он свирепо обернулся ко мне, прорычав:
– Что, он – тебе приятель, что ли?
– Вовсе нет, – ответил я, – но ты убьешь его.
– Пусть этот болван берет назад свои слова и прикусит себе язык! Убью его и отлично сделаю.
Дело принимало скверный оборот, и я один, конечно, не мог помешать насилию. Одна девушка из толпы напомнила мне о моей беспомощности, слегка тронув меня за раненую руку.
– Мало вам было драки? – сказала она.
– Ведь это – помешанный! – громко произнес я. – Кто будет обращать внимание на его слова?
Однако Финеас не пожелал принять мою защиту.
– Помешанный? Я! – завопил он, ударяя кулаком по Библии. – Узнаешь ты, кто помешанный, когда будешь корчиться в аду, а с тобою вместе эта… – и отвратительная брань снова посыпалась по адресу бедной Нелл.
Великан-носильщик не мог больше выдержать. Он отбросил меня в сторону прямо в объятья какой-то краснощекой цветочницы, со смехом обхватившей меня своими грубыми, красными руками. Выступив вперед, носильщик схватил тщедушного Финеаса за шиворот, поднял его в воздух и стал трясти, как собака – крысу. Не знаю, до чего дошло бы бешенство молодца, если бы из окна таверны «Петух и сорока» не послышался голос, от которого я вздрогнул всем телом.
– Эй, добрые люди! Послушайте, добрые люди! – сказал этот голос. – Пусть его ругается и проповедует. Не надо беспорядков в Лэйне. Идите-ка на работу, а если нет работы – идите пить, а вот это – на выпивку!
Пригоршни мелких монет полетели на головы толпы, и там тотчас же началась суматоха. Моя цветочница отпустила меня, чтобы не прозевать своей доли. Носильщик остановился, не выпуская из рук несчастного, истрепанного Финеаса, а я поднял взор к окну таверны.
Взглянув наверх, я увидел Сидарию – Нелл. Ее сияющие золотистые волосы были распущены по плечам; она протирала руками заспанные глаза, а белая батистовая кофточка была едва застегнута у ворота – Нелл была, очевидно, еще не одета. С тихим смехом она высунулась из окна, одной рукой защищая глаза от ярких солнечных лучей, а другой шаловливо погрозила необузданному проповеднику.
– Фи-фи! – кротко сказала она. – Зачем так нападать на бедную девушку, которая честно зарабатывает хлеб, часто подает нищим и к тому же хорошая протестантка? – Потом она обратилась к носильщику: – Отпусти его, если он еще жив. Пусть идет!
– Вы слышали, чо он говорил о вас? – горячо начал носильщик.
– Ну да, я всегда слышу, что говорят про меня, – беззаботно ответила Нелл. – Пусти же его!
Носильщик неохотно выпустил свою добычу, и Финеас стал отряхиваться и переводить дух. Еще горсть монет посыпалась на носильщика, и тот двинулся
