— Здесь, здесь! — подхватила Настенька. — Онздесь, я это знаю. У нас было условие, тогда еще, В тот вечер, наканунеотъезда: когда уже мы сказали все, что я вам пересказала, и условились, мывышли сюда гулять, именно на эту набережную. Было десять часов; мы сидели наэтой скамейке; я уже не плакала, мне было сладко слушать то, что он говорил...Он сказал, что тотчас же по приезде придет к нам и если я не откажусь от него,то мы скажем обо всем бабушке. Теперь он приехал, я это знаю, и его нет, нет!
И она снова ударилась в слезы.
— Боже мой! Да разве никак нельзя помочь горю?— закричал я, вскочив со скамейки в совершенном отчаянии. — Скажите, Настенька,нельзя ли будет хоть мне сходить к нему?..
— Разве это возможно? — сказала она, вдругподняв голову.
— Нет, разумеется, нет! — заметил я,спохватившись. — А вот что: напишите письмо.
— Нет, это невозможно, это нельзя! — отвечалаона решительно, но уже потупив голову и не смотря на меня.
— Как нельзя? отчего ж нельзя? — продолжал я,ухватившись за свою идею. — Но, знаете, Настенька, какое письмо! Письмо письмурознь и...Ах, Настенька, это так! Вверьтесь мне, вверьтесь! Я вам не дамдурного совета. Все это можно устроить! Вы же начали первый шаг — отчего жетеперь...
— Нельзя, нельзя! Тогда я как будтонавязываюсь...
— Ах, добренькая моя Настенька! — перебил я,не скрывая улыбки, — нет же, нет; вы, наконец, вправе, потому что он вамобещал. Да и по всему я вижу, что он человек деликатный, что он поступилхорошо, — продолжал я, все более и более восторгаясь от логичности собственныхдоводов и убеждений, — он как поступил? Он себя связал обещанием. Он сказал,что ни на ком не женится, кроме вас, если только женится; вам же он оставилполную свободу хоть сейчас от него отказаться... В таком случае вы можетесделать первый шаг, вы имеете право, вы имеете перед ним преимущество, хотя бы,например, если б захотели развязать его от данного слова...
— Послушайте, вы как бы написали?
— Что?
— Да это письмо.
— Я бы вот как написал: «Милостивыйгосударь...»
— Это так непременно нужно — милостивыйгосударь?
— Непременно! Впрочем, отчего ж? я думаю...
— Ну, ну! дальше!
— "Милостивый государь!
Извините, что я..." Впрочем, нет, ненужно никаких извинений! Тут самый факт все оправдывает, пишите просто:
"Я пишу к вам. Простите мне моенетерпение; но я целый год была счастлива надеждой; виновата ли я, что не могутеперь вынести и дня сомнения? Теперь, когда уже вы приехали, может быть, выуже изменили свои намерения. Тогда это письмо скажет вам, что я не ропщу и необвиняю вас. Я не обвиняю вас за то, что не властна над вашим сердцем; таковауж судьба моя!
Вы благородный человек. Вы не улыбнетесь и неподосадуете на мои нетерпеливые строки. Вспомните, что их пишет бедная девушка,что она одна, что некому ни научить ее, ни посоветовать ей и что она никогда неумела сама совладеть с своим сердцем. Но простите меня, что в мою душу хотя наодин миг закралось сомнение. Вы не способны даже и мысленно обидеть ту, котораявас так любила и любит".
— Да, да! это точно так, как я думала! —закричала Настенька, и радость засияла в глазах ее. — О! вы разрешили моисомнения, вас мне сам бог послал! Благодарю, благодарю вас!
— За что? за то, что меня бог послал? —отвечал я, глядя в восторге на ее радостное личико.
— Да, хоть за то.
— Ах, Настенька! Ведь благодарим же мы иныхлюдей хоть за то, что они живут вместе с нами. Я благодарю вас за то, что вымне встретились, за то, что целый век мой буду вас помнить!
— Ну, довольно, довольно! А теперь вот что,слушайте-ка: тогда было условие, что как только приедет он, так тотчас дастзнать о себе тем, что оставит мне письмо в одном месте, у одних моих знакомых,добрых и простых людей, которые ничего об этом не знают; или если нельзя будетнаписать ко мне письма, затем что в письме не всегда все расскажешь, то он втот же день, как приедет, будет сюда ровно в десять часов, где мы и положили сним встретиться. О приезде его я уже знаю; но вот уже третий день нет ни письма,ни его. Уйти мне от бабушки поутру никак нельзя. Отдайте письмо мое завтра высами тем добрым людям, о которых я вам говорила: они уже перешлют; а если будетответ, то сами вы принесете его вечером в десять часов.
— Но письмо, письмо! Ведь прежде нужно письмонаписать! Так разве послезавтра все это будет.
— Письмо... — отвечала Настенька, немногосмешавшись, — письмо... но...
Но она не договорила. Она сначала отвернула отменя свое личико, покраснела, как роза, и вдруг я почувствовал в моей рукеписьмо, по-видимому уже давно написанное, совсем приготовленное и запечатанное.Какое-то знакомое, милое, грациозное воспоминание пронеслось в моей голове!
— R, o — Ro, s, i — si, n, a — na, — начал я.
— Rosina! — запели мы оба, я, чуть не обнимаяее от восторга, она, покраснев, как только могла покраснеть, и смеясь сквозьслезы, которые, как жемчужинки, дрожали на ее черных ресницах.
— Ну, довольно, довольно! Прощайте теперь! —сказала она скороговоркой. — Вот вам письмо, вот и адрес, куда снести его.Прощайте! до свидания! до завтра!
Она крепко сжала мне обе руки, кивнула головойи мелькнула как стрела, в свой переулок. Я долго стоял на месте, провожая ееглазами.
«До завтра! до завтра!» — пронеслось в моейголове, когда она скрылась из глаз моих
Ночь третья
Сегодня был день печальный, дождливый, безпросвета, точно будущая старость моя. Меня теснят такие странные мысли, такиетемные ощущения, такие еще неясные для меня вопросы толпятся в моей голове, — акак-то нет ни силы, ни хотения их разрешить. Не мне разрешить все это!
Сегодня мы не увидимся. Вчера, когда мыпрощались, облака стали заволакивать небо и подымался туман. Я сказал, чтозавтра будет дурной день; она не отвечала, она не хотела против себя говорить;для нее этот день и светел и ясен, и ни одна тучка не застелет ее счастия.
— Коли будет дождь, мы не увидимся! — сказалаона. — Я не приду.
Я думал, что она и не заметила сегодняшнегодождя, а между тем не пришла.
Вчера было наше третье свиданье, наша третьябелая ночь...
