class="v">Он повесился когда-то.
И, согнувшись в ожиданье
Чьей-то помощи напрасной,
От начала мирозданья
До сих пор висит, несчастный…
Далеко в пространствах поздних
Этой ночью вспомнят снова
Атлантические звезды
Иностранца молодого.
Ах, недаром, не напрасно
Звездам сверху показалось,
Что еще тогда ужасно
Голова на нем качалась…
Ночь пойдет обходом зорким,
Всё окинет черным взглядом,
Обернется над Нью-Йорком
И заснет над Ленинградом.
Город, шумно встретив отдых,
Веселился в час прощальный…
На пиру среди веселых
Есть всегда один печальный.
И когда родное тело
Приняла земля сырая,
Над пивной не потускнела
Краска желто-голубая.
Но родную душу эту
Вспомнят нежными словами
Там, где новые поэты
Зашумели головами.
1926
КЛОПЫ
Халтура меня догоняла во сне,
Хвостом зацепив одеяло,
И путь мой от крови краснел и краснел,
И сердце от бега дрожало.
Луна закатилась и стало темней,
Когда я очнулся и тотчас
Увидел: на смятой постели моей
Чернеет клопов многоточье.
Сурово и ровно я поднял сапог:
Расправа должна быть короткой,—
Как вдруг услыхал молодой голосок,
Идущий из маленькой глотки:
— Светлов! Успокойся! Нет счастья в крови,
И казни жестокой не надо!
Великую милость сегодня яви
Клопиному нашему стаду!
Ах, будь снисходительным и пожалей
Несчастную горсть насекомых,
Которые трижды добрей и скромней
Твоих плутоватых знакомых!..
Стенанья умолкли, и голос утих,
Но гнев мой почувствовал волю:
— Имейте в виду, о знакомых моих
Я так говорить не позволю!
Мой голос был громок, сапог так велик,
И клоп задрожал от волненья:
— Прости! Я высказывать прямо привык
Свое беспартийное мненье.
Я часто с тобою хожу по Москве,
И, как поэта любого,
Каждой редакции грубая дверь
Меня прищемить готова.
Однажды, когда ты халтуру творил,
Валяясь на старой перине,
Я влез на высокие брюки твои
И замер… на левой штанине.
Ты встал наконец-то (штаны натянуть
Работа не больше минуты),
Потом причесался и двинулся в путь
(Мы двинулись оба как будто).
Твой нос удручающе низко висел,
И скулы настолько торчали,
Что рядом с тобой Дон-Кихота бы все
За нэпмана принимали…
Ты быстро шагаешь. Москва пред тобой
Осенними тучами дышит.
Но вот и редакция. Наперебой
Поэты читают и пишут.
Что, дескать, кто умер, заменим того,
Напрасно, мол, тучи нависли,
Что близко рабочее торжество…
Какие богатые мысли!
Оставив невыгодность прочих дорог,
На светлом пути коммунизма
Они получают копейку за вздох
И рубль за строку оптимизма…
Пробившись сквозь дебри поэтов, вдвоем
Мы перед редактором стынем.
Ты сразу: «Стихотворенье мое
Годится к восьмой годовщине».
Но сзади тебя оборвали тотчас:
«Куда вы! Стихи наши лучше!
Они приготавливаются у нас
На всякий торжественный случай.
Красная Армия за восемь лет
Нагнала на нас вдохновенье…
Да здравствует Либкнехт, и Губпрофсовет,
И прочие учрежденья!
Да здравствует это, да здравствует то!..»
И, поражен беспорядком,
Ты начал укутываться в пальто,
Меня задевая подкладкой.
Я всполз на рукав пиджака твоего
И слышал, как сердце стучало…
Поверь: никогда ни одно существо
Так близко к тебе не стояло.
Когда я опять перешел на кровать,
Мне стало отчаянно скверно,
И начал я тонко и часто чихать,
Но ты не расслышал, наверно.
Мои сотоварищи — те же клопы —
На нас со слезами смотрели:
Пускай они меньше тебя и слабы —
Им лучше живется в постели.
Пусть ночь наша будет темна и слепа,
Но всё же — клянусь головою —
История наша не знает клопа,
Покончившего с собою.
1926
*
Я в жизни ни разу не был в таверне,
Я не пил с матросами крепкого виски,
Я в жизни ни разу не буду, наверно,
Скакать на коне по степям аравийским,
Мне робкой рукой не натягивать парус,
Веслом не взмахнуть, не кружить в урагане, —
Атлантика любит соленого парня
С обветренной грудью, с кривыми ногами…
Стеной за бортами льдины сожмутся,
Мы будем блуждать по огромном у полю, —
Так будет, когда мне позволит Амундсен
Увидеть хоть издали Северный полюс.
Я, может, не скоро свой берег покину,
А так хорошо бы под натиском бури,
До косточек зная свою Украину,
Тропической ночью на вахте дежурить.
В черниговском поле, над сонною рощей
Подобные ночи еще не спускались, —
Чтоб по небу звезды бродили на ощупь
И в темноте на луну натыкались…
В двенадцать у нас запирают ворота,
Я мчал по Фонтанке, смешавшись с толпою,
И все мне казалось: за поворотом
Усатые тигры прошли к водопою.
1926
В КАЗИНО
Мне грустную повесть крупье рассказал:
— В понте — девятка, банк проиграл!
— Крупье! Обождите, я ставлю в ответ
Когда-то написанный скверный сонет.
Грустная повесть несется опять:
— Банк проиграл, в понте — пять!
