стал неторопливо рассказывать о коварных повадках и неспокойном нраве Ладоги.
— Как подует сиверик, лучше в озеро не ходить. Перевернуть может враз. И, окромя тощего подлещика, ничего не возьмешь. Нынче шолоник, так тоже не побалуешь. Шолоник — на море разбойник. Захлестнуть может. Но в Олонке можно кадета вдоволь поднять…
— Может, и двинем в Олонку? — сказал Морозов. — Чего под Заозерьем тилипаться!
— Не бери дальней хваленки, а бери ближнюю хаенку. Мы нынче и под своим Заозерьем кадета возьмем.
«Кадетом», как оказалось, зовут здесь толстого сига.
Морозов вдруг хлопнул себя по лбу и обхватил капитана.
— Дурак! Ну как сразу не допер! Витька! Сын?
— Сын, сын… — улыбался во весь рот капитан. — Конечно, сын. Звонили в контору. Сказали: все нормально.
Морозов все мял его и возбужденно кричал:
— А я-то думаю, что с кэпом? Прет на себе ящик водки. Вот потеха. То маленькую не заставишь выпить, а тут ящик. — Он отодвинул Панкова плечом в сторону и крикнул в мегафон: — Колька, у кэпа сын, слышишь, чудак!
По тому, как, дернувшись, шестьдесят седьмой прибавил скорость, было видно, что Колька все понял…
Потом в кубрике, сидя за наваристой ухой из сига, Санька познакомился с Колей и Володей. Они были совсем молоды: Николаю — восемнадцать, Володе — девятнадцать. Капитану оказалось всего двадцать один.
На заводах Санька встречался с ровесниками Панкова. Среди них было много отличных ребят — слесарей, лаборантов, даже мастеров, но всегда кого-то из них воспитывали, опекали, проявляли заботу. Кто-то не выполнял норму, прогуливал, у других с нормой было все в порядке, но они не ходили в школу, кто-то ходил в школу, но иногда прогуливал. Одним словом, почти все нуждались в том, чтобы их опекали, наставляли, учили или по крайней мере руководили ими.
А здесь стоит такой парень у штурвала, поглядывает себе на компас, на разбаловавшиеся волны и, улыбаясь мягкой, затаённой улыбкой, слушает веселую болтовню своего старпома. И хорошо знает, что ему надо делать.
…К ночи они стали на рейде, километрах в трех от маяка — полосатой красно-белой башни, устремленной в рваное небо на фоне бескрайнего черного леса. Ветер понемногу стихал, и озеро ночью совсем успокоилось.
Санька долго ворочался на жесткой койке. Рядом, за бортом, плескала легкая волна, журчала, сбегая по обшивке.
Санька все думал о капитане, о маленьком экипаже суденышка со странным названием «сетеподъемник». Вот у капитана родился сын, вырастет — тоже станет рыбаком и капитаном, как были рыбаками и отец и дед Панкова, будет твердо знать, что ему делать, как жить… И Виктор Морозов тоже знает, чего хочет. Второй год на озере, а уже старпом. Хоть суденышко и маленькое, а на нем, пожалуй, потрудней, чем на большом.
…Утром все заволокло белым зябким туманом.
— Давно такой меркоты не было, — сказал Панков. — Придется погужеваться здесь с полдня.
Где-то далеко подвывал буй-ревун. Ему откликались сирены ставших на якоря кораблей.
Весь экипаж собрался в кубрике.
— Вот вы, Саша, хотите про нас писать, — сказал вдруг капитан. — А про нас уже писали. Где, Вить, писали? — не оборачиваясь, спросил он старпома.
— Будто ты не помнишь!.. В районке. В прошлом году.
— Вот-вот! Стало быть, уже писали… — он помолчал и сказал задумчиво: — Смотрите сами, Саша, как лучше. Вам ведь тоже зря проехаться неохота.
К полудню немного разъяснило, и Санька увидел совсем рядом высокий полосатый маяк и деревушку, стиснутую на узкой полоске между лесом и озером.
— Наше Заозерье, — сказал Панков. — Пожалуй, на часок смотаюсь до дому. Водку отвезу. Ты как, Витя? — спросил он Морозова.
Тот кивнул.
Санька тоже поехал на берег. Легкие клочки тумана растекались над озером. Из деревни неслись звуки музыки, лай собак. Морозов греб. Панков задумчиво смотрел на деревню, словно хотел отыскать кого-то там, на берегу. Потом он тронул Саньку за плечо и показал на большой дом.
— Мой. Три года как сладили. Просторно, да только дров не наготовишься. Как в прорву…
Когда они уже причаливали, на мостках появилась пожилая женщина. Она торопилась им навстречу, рискуя поскользнуться на мокрых досках.
Санька стал было гадать, какого из двух Викторов это мать, но увидел, как Морозов вдруг ускорил шаг навстречу женщине и обнял ее.
— Витенька, сыночек…
На глазах у женщины были слезы. Виктор оглянулся на ребят растерянно, кивнул и, обняв мать рукой, пошел впереди.
Панков придержал Саньку за рукав и, когда Морозов с матерью отошли подальше, сказал:
— Мать Витина все убивается, в озеро не хочет его пускать. Два года назад на шестьдесят седьмом старпомом был его брат — Толик. Да весной волна с палубы смыла. Я из рубки выскочил, круг кинул, а его льдина-целуха по голове…
Панков помолчал.
— Двое суток искали… Не отдало озеро. Вот Витя вместо Толика и заступил. Он в семье младший. А мать, Наталья Гавриловна, сказала: «Не пущу!» Одежду прятала. — Виктор тяжело вздохнул. — До сих пор все упрашивает не ходить в озеро.
Он замолчал и за всю дорогу до дому больше не проронил ни слова.
Дом у Панкова был новый, добротный, искусно отделанный деревянными кружевами наличников. Когда они поднимались на крыльцо, из дверей вынырнул шустрый маленький мужчина в кожаной кепке и кожаной тужурке.
— А, Виктор! С праздничком тебя. Рыбацкого нашего роду прибыло… — он похлопал Панкова по плечу, скользнул взглядом по ящику с водкой. — Уже запасаешься… Ну что ж, дело! Через недельку хозяйку привезем из больницы, погуляем.
— Знакомься, Тимофеич. Журналист из Ленинграда, кивнул Панков на Саньку.
Тимофеич насторожился, пожал Санькину руку и вяло сказал:
— Здравствуйте, здравствуйте… Ну, я побежал, дела по горло. А ты, Панков, настырный, ох настырный! Смотри не промахнись… — Он быстро сбежал с крыльца и, гулко топая, пошагал по мосткам вдоль деревни.
— Кто это? — спросил Санька.
— Да наш предсельсовета, Тимофеич…
— А чего рассердился? Не хочет, чтобы про тебя писали? Или считает, что ты сам корреспондентов приглашаешь?
Панков вздохнул, поставил ящик на скамью.
— Да нет… Это он, наверно, про другое подумал. Есть тут у нас такое дельце… Ну, не дельце… — капитан явно мялся, никак не решаясь подойти к сути этого «дельца».
«Что это он?» — подумал Санька.
— Дельце не дельце, а только в поселке нашем есть церквуха одна, при монастыре. Сколько лет ей, никто уж и не помнит. Но больно красивая. Вся деревянная, резная. Потом сходим, посмотрим…
Капитан вдруг покраснел.
— Да вы, Саша, не подумайте… Я в бога не верю. Но уж больно красива эта церквуха. И черт возьми, такая вся старая. А в
