Латвии» и выразил намерение «защищать достижения революции от всех угроз справа и слева». Постоянное противостояние с этим Центральным советом было неизбежно. Сначала штаб корпуса не признал «последовавшее по собственному произволу расширение сферы ответственности солдатского совета Либавы». Граф фон дер Гольц самым резким образом отклонил угрозы, которые позволили себе при первой встрече с ним представители солдатского совета. И все же влияние этого революционного органа на гарнизон оставалось пока что существенным.
Во фронтовых частях солдатских советов не было, что, по донесению штаба корпуса, «оказывало благотворное воздействие на боеспособность войск». Эту позицию затем стал отстаивать и представитель германского правительства. Попытки солдатского совета Либавы личными угрозами заставить губернатора изменить свою точку зрения тот отвергал со всей определенностью. Устремления натравить на штаб корпуса и Берлинский центральный солдатский совет остались безуспешными. Опасность, что солдатский совет сможет настроить против губернатора оккупационные войска в Либаве, исключать, однако, не следовало. Они даже до некоторой степени симпатизировали массам латышских рабочих.
В этих обстоятельствах особое значение приобрело установление твердого контроля над полицейскими частями, которые в тот момент попробовали устроить нечто вроде путча в пользу своего попавшего под следствие начальника. Их заслуга, что беспокойные и безработные рабочие Либавы так и не восстали.
В политическом же отношении усилия командующего корпусом поначалу были направлены на то, чтобы за счет восстановления дисциплины поднять репутацию германских войск, привлекая лучшие элементы из латышей к сотрудничеству с ними и по возможности устраняя существовавшие между латышами и балтийскими немцами противоречия. Он был вынужден проводить подобную осторожную политику, так как вплоть до прибытия 1-й гвардейской резервной дивизии никакими силами в Либаве не обладал.
Сначала на Антанту можно было особого внимания не обращать, так как она, явно занятая более насущными вопросами, в Прибалтике тогда вела себя сдержанно[56]. Первым ее очевидно антигерманским шагом стало последовавшее в конце февраля прекращение морского сообщения, что при незначительной пропускной способности тогда еще единственной железной дороги Мемель – Прекульн стало весьма чувствительной мерой[57].
Создание боеспособных войск
Еще важнее, чем прояснение этих политических вопросов, которое было осуществлено лишь постепенно, было объединение действительно дееспособных воинских частей в борьбе с большевизмом. Решение этой задачи зависело в первую очередь от того, удастся ли своевременно сформировать полноценный командный состав. Это получилось сделать неожиданно быстро. Помимо командующего корпусом и его штаба, а также командиров Железной дивизии и балтийского ландесвера, именно в 1-й гвардейской резервной дивизии большая часть офицеров среднего звена – здесь достаточно будет назвать майоров графа Йорка и фон Бредерлова (1-й гвардейский резервный полк), капитанов Плеве (2-й гвардейский резервный полк) и фон Шаурота (отряд Шаурота) – были солдатами старой школы, понимавшими значение строгой дисциплины для разрешения стоявших в Прибалтике сложных задач и знавшими, как восстановить ее в ходе неустанной работы. Наряду с ними за 4,5 года войны естественно выросло и новое поколение командиров, которое, как правило, само искало себе задачу по ходу боя, действуя там образцово, хотя и отстаивало достаточно свободные взгляды в отношении дисциплины. Они не случайно сами себя с гордостью называли «ландскнехтами». Поэтому возникавшие из-за этого некоторые конфликты, и не в последнюю очередь с инстанциями на Родине, были неизбежны. Потребовалось много лет тяжелой работы и учебы, чтобы из этих элементов, из остатков старой армии и уже выросших в послевоенные годы создать новые вооруженные силы, на которые Отечество, как и прежде, может смотреть с гордостью и доверием[58]. Поначалу же необходимо было использовать такие командные кадры, какие были, и постепенно добиваться настоящего единства в действиях.
Но и сами войска состояли из трех четко отличающихся друг от друга составляющих: 1-й гвардейской резервной дивизии, Железной дивизии и балтийского ландесвера. Однако все они в большей или меньшей степени нуждались во внутренней и внешней реорганизации. Их оснащение было неслыханно дурным, а средства связи почти полностью отсутствовали. Тяжелого вспомогательного вооружения было очень мало. Боеспособные авиационные соединения, которые при непростой ситуации с разведкой могли оказать ценную услугу, поначалу отсутствовали. Серьезнейший недостаток испытывали и в обученном личном составе.
Как на глазах германских революционеров проходила вербовка в добровольческие соединения и с какими трудностями при этом приходилось считаться, наглядно показывают дневниковые записи командира добровольческого эскадрона во 2-м гвардейском драгунском полку ротмистра Брауна фон Штумма:
«Так как из полка приходили лишь очень немногие добровольцы, а со стороны также приходили немногие, я приказал напечатать плакаты, на которых добровольцев в эскадрон 2-го гвардейского драгунского полка для защиты Восточной Пруссии приглашали явиться на Блюхер-штрассе, 27. Плакаты должны были расклеить во всех кварталах города уже завербовавшиеся солдаты. Как выяснилось позднее, эти «расклейщики» в действительности выполнили свою задачу лишь частично. Некоторые просто тут же выбросили плакаты и развлекались в городе.
И все же плакаты и объявления в газетах (даже в «Форвертс»[59]) имели такой успех, что ежедневно являлись толпы бывших солдат. Большая часть из них не внушала доверия, поэтому таких приходилось тут же отсылать. Но и среди оставшихся, уже завербованных, был большой процент непригодных. Либо мне приходилось как можно скорее отправлять их на все 4 стороны, либо же они радостно получали обмундирование и тут же растворялись, чтобы их больше никогда не увидели. Однажды дошло даже до того, что охрана склада ночью, прихватив подводу и обеих лучших лошадей из упряжки, ушла через дверь, выходящую прямо на улицу. На следующее утро мы остались с носом.
Нечто особенное представляли собой принимаемые обязательства; это был, так сказать, двусторонний договор между мною, как командиром, и добровольцами. Согласно ему, доброволец после определенного в договоре срока мог расторгнуть его и покинуть свою часть; далее он имел право на 14 дней отпуска через 3 месяца службы…
С другой стороны, он должен был в той или иной форме присягнуть. Но старой военной присяги уже не существовало. А вариант клятвы на верность народным уполномоченным[60] я даже не рассматривал…
Поэтому личный состав приносил присягу мне, это было почти средневековым ритуалом, который можно было бы оправдать только сложившейся ситуацией. Однако сколь серьезно относились люди к своей «присяге на верность», данной моей персоне, показывают большое количество дезертиров и упомянутая выше кража лошадей.
Итак, в первые недели этих постоянных перемен, настолько сильно вредивших процессу обучения, так что я даже прекратил его, можно было брать с собой только тех, кто уже служил в кавалерии. Значительную часть надо было еще сначала научить верховой езде; для упражнений в езде с пикой
