думал обо мне, когда писал этот трек, — осторожно возвращаюсь к волнующему меня вопросу. — Что конкретно ты представлял?
— Да так, всякие мелочи, — отвечает друг, переводя взгляд в окно за моей спиной. — Вспоминал, как ты играла Снегурочку в прошлогоднем школьном спектакле. Классно, кстати, играла. И еще прокручивал в голове твой смех.
— Да что ты? — умиляюсь я.
— Ага, — кивает Тёма. — Ты так задорно смеешься, а в конце непременно хрюкаешь.
Так, стоп. А вот это уже ни фига не мило.
— Я хрюкаю?! — переспрашиваю в ужасе.
Нет, вы не подумайте, я знаю, что мой смех на слух далек от перелива колокольчиков, но все же хотелось бы верить, что он звучит поприятней, чем свиной крик!
— Да, вот так, — парень изображает характерный поросячий звук. — Блин, обожаю твой смех!
Какой кошмар. От таких новостей мое настроение стремительно уползает в минус. Выходит, я не только зассыха, но еще и хрюшка. Не девушка, блин, а мечта! Теперь ясно, почему у меня до сих пор нет парня!
Пару раз я, конечно, ходила на свидания. С тем самым Коленькой, в которого была влюблена в шестом-седьмом классе. Но дальше двух прогулок дело у нас так не зашло. В моих мечтах Иванов был прекрасным принцем, смелым и остроумным, а на деле оказался жутко нудным ботаном, готовым часами разглагольствовать об астрономии.
В общем, когда Коля позвал меня встретиться снова, я сказалась больной и перестала отвечать на его сообщения. Возможно, вышло не очень вежливо, но терпеть его интеллектуальный треп дальше просто не было сил.
С тех пор минуло уже два года, а на свидание меня больше никто не звал. И теперь я, походу, догадываюсь о причинах. Мало того, что у меня не грудь, а какой-то прожиточный минимум, так еще и смеюсь я, как хавронья на выгуле.
Пипец, товарищи. Кажется, я так и умру нецелованной!
— Вась, ты чего пригорюнилась-то? — вклинивается в мои безрадостные мысли Соколов. — Все в порядке?
— М-да, — кисло отзываюсь я, переворачиваясь на другой бок. — Хорошо, я хоть люблю кошек. У старых дев их обычно много.
— Ты о чем? — не догоняет друг.
— Ни о чем. Забей.
Обсуждать с ним свое грядущее пожизненное одиночество я пока не готова.
— Вась, а, Вась, — Тёма цепляет меня за локоть и вынуждает посмотреть прямо на него. — А ты когда рисуешь, о чем думаешь?
— Почему ты спрашиваешь? — на губах невольно проступает улыбка.
— Ну это же твой способ самовыражения. Такой же, как для меня музыка, — поясняет он. — Вот мне и интересно, что у тебя в голове в моменты вдохновения?
Я закусываю нижнюю губу и крепко задумываюсь. Тёмкин вопрос, бесспорно, заслуживает внимания, и я с энтузиазмом принимаю копаться в себе.
Рисую я с детства. С тех пор, как научилась держать в руке карандаш. И в этом, наверное, заключается мой главный талант, который не только радует глаз окружающих, но и наполняет меня саму.
Художку я окончила года три назад, но, несмотря на это, в моей жизни не было ни дня без рисования. Мне нравится создавать наброски, которые поначалу кажутся невнятными, а потом, с каждым новым движением моей руки становятся все более и более яркими, приобретают отчетливые очертания и в результате оживают на холсте.
— Ты знаешь, у меня в голове много образов. Иногда они приходят на уровне ощущений, — говорю полушепотом. — То есть я их даже не вижу, лишь чувствую. И именно эти эмоции я переношу на бумагу. Как — не знаю. Просто беру в руки карандаш или кисть и начинаю творить. Мозг выключается, и происходит какая-то магия.
Несколько мгновений Тёма молчит, явно обдумывая мои слова, а потом неожиданно спрашивает:
— А когда ты смотришь на меня, у тебя есть какие-то эмоции?
— Да, — отзываюсь тихо. — Конечно.
Отчего-то некстати подмечаю, что у него просто до безумия красивые губы. Мягкие, чувственные и, наверное, даже слишком пухлые для мужчины. Мои собственные, если их не красить, выглядят как тонкая нить, а вот Соколова природа одарила поистине выдающимися чертами.
Интересно, он уже целовался с кем-нибудь? Обычно мы все друг другу рассказываем, но я допускаю, что некоторые особо пикантные моменты Тёма мог утаить. В конце концов, он — мальчик, а я — девочка. Рано или поздно между нами появятся запретные темы.
— У меня есть идея! — внезапно друг вскакивает с кровати и, приблизившись к своему письменному столу, достает из ящика пару листов А4 и простой карандаш. — Нарисуй, что чувствуешь, глядя на меня.
— М-м-м… В смысле портрет? — принимаю из его рук бумагу.
— Нет, образы, которые приходят в голову. Ну вот то, о чем ты только что говорила.
В глазах друга горит озорной огонек предвкушения, а я впадаю в легкий ступор:
— Что, прямо сейчас?
— Ну да, а чего тянуть? — подначивает Тёма. — Вот он я, весь к твоим услугам.
Парень снова откидывается на подушки, демонстрируя себя во всей красе. Пепельные вьющиеся волосы, васильковые глаза, прячущиеся под тенью густых ресниц, резко очерченный подбородок и по-модельному выдающиеся скулы — кажется, еще немного, и Соколов начнет коллекционировать разбитые девичьи сердца. С такой внешностью у него нет других вариантов.
Именно это транслируют мне органы зрения, однако сердцем я вижу совсем иное. Передо мной вовсе не дерзкий красавчик с серьгой в ухе, а все тот же мальчишка из беззубого детства, с которым мы вместе поедали конфеты с коньяком в надежде хоть немного опьянеть. Уютный, родной, близкий. Умеющий рассмешить даже в самую грустную минуту. Как и я, трепетно оберегающий тепло нашей дружбы.
И тут внезапно, будто из резко включенного душа, меня обдает вдохновением. Хватаю карандаш и принимаюсь быстро-быстро водить им по бумаге, торопясь выплеснуть наружу наводняющие сознание образы. В моменты просветлений не нужно заботиться о технике — муза все сделает сама.
Спустя пару минут скрупулезной сосредоточенности я наконец выпускаю карандаш из рук и, чуть отклонившись назад, принимаюсь оценивать результаты своего творческого порыва.
Вышло прикольно, хоть и довольно просто. Красиво. И даже со смыслом.
— Ну как? Готово? — любопытствует Соколов.
— Вроде да, — протягиваю ему лист. — Только не смейся.
Несколько секунд Тёма пристально пялится на мой рисунок. Его лицо абсолютно нечитаемо, будто он тотально погрузился во вселенную, кусочек которой я попыталась изобразить.
— Круто, — нарушая затянувшуюся тишину, говорит друг. И его голос отчего-то звучит хрипло.
— Ты понял, о чем это? — спрашиваю я, жадно ловя малейшие оттенки его реакции.
— Да, — он наконец вскидывает на меня взгляд. — Я же сказал, я помню абсолютно все.
Глава 9. Осень
