class="p1">Но я с тобой летаю,
По новой узнаю себя."
(М.Барских — "По секрету")
Лан-Лан-Светлан
Шикает, уходя к сыну, оставляя меня за дверью одним словом:
— Жди.
Только я не нанималась ждать его у двери, этот период мы уже давно прошли, хотя он и не знает об этом... Ну, да, не о том сейчас.
Судя по тишине, он удачно переложил сына в кроватку.
Поэтому закрываю глаза, глубже вдохнув, наконец решившись, и спешу к лестнице.
Второй этаж, значит!?
Сейчас я этой девочке с розовыми прядями устрою такой ликбез с завучем, которого этой дурынде так не хватало.
Влетаю по лестнице, на миг замираю наверху, думая, куда теперь идти. На помощь приходит слабый, еле слышный шум.
Она, серьезно, киношку смотрит!?
Закрываю за собой дверь, мимоходом всматриваясь в её убранство.
Розовая! Абсолютно розовая комната с розовыми подушками, плакатами каких-то сопливых современных мальчиков, мишек и всего эдакого, только розового пони не хватает...
А не, есть. Пижама на ней — как раз именно пони... судя по рогу, розовый единорог.
Фыркаю, встречаюсь с ней взглядом.
Боится или просто нервничает?
Лежит с ноутбуком в руках, скрестив ноги. Подхожу ближе, отказываясь от предложения лечь рядом.
— Сама начнёшь?
А хотя почему отказываюсь? Что мне стоять-то? Огибаю кровать, ложась рядом.
Повторяю, всматриваясь в потолок с розовым отливом.
— Сама начнёшь, или сразу к Артёму пойдем?
Да, я знаю-знаю, ничто так не развязывает язык, как страх быть отчитанной любимым человеком.
— Блин, пожалуйста!
Встречаю её взгляд.
— Я слушаю. Ты такая дрянь, или есть смягчающие обстоятельства?
Прикусывает губу.
— Реветь не думай. Не поможет.
— Блин, да я не хотела.
Вскакивает, убирая ноутбук. Жмурится, вцепляясь в волосы.
— Я жду, Нина.
Падает на розовый пуфик возле двери, поджав к себе ноги, обхватив колени руками, пытаясь спрятаться в воображаемый домик, и от этой позы я начинаю понимать, складывая воедино эту комнату и её саму... Но сначала дослушаю.
— Да бли-и-ин... — Тянет. — Ну... Эта пати — она..
— Что?
— Ну, она для Никитоса, понимаешь!?
Поджала губы. Очень "подходящий" контингент для 8-илетнего ребенка.
— Блин, короче, мы с ним поспорили, что нынче на моей тусе он не струхнет...
Слушаю.
— И, ну, как бы... Я договорилась с Гошаном, он просто должен был..
У меня один мат сейчас на уме... на Артёма.
— На что спорили?
Кивнула в сторону стола.
— На мой ноут и его наушники.
Вздыхаю.
— Дальше.
— А вчера... ну, Тёмыч меня отшил вечером. И я ходила сегодня весь день не в себе, как убитая, а ему хоть бы хны, понимаешь?
Киваю.
— Я... блин... честно. — Тут вскакивает, подходя к окну. Всхлипнула. — Блин, мне так паршиво было.
О, эти любовные страдания в пятнадцать, поправочка — двадцать... один.
— И... ну... я не хотела... Я не знаю, правда.
Вслушиваясь во всхлипы.
— Я... Он мне как младший брат, понимаешь? Я не знаю, что на меня нашло... Он струсил тогда... Ну, когда тебя позвать хотел. Увидел ребят и забоялся, а я сказала ему выходить... и что он девчонка, если не выйдет. Он, короче, пошел... а я увидела и убежала к вам, а Гошан решил, что всё в силе. А потом всё вот так.
Не договаривает немного. "Гошан" явно знал, что делает, и первый крик мальчика его не остановил. На лицо сговор.
— Ты же всё понимала?
— Я не знаю, почему ничего не сделала... Я хотела... мне почему-то было приятно сначала... я хотела...
Её словами:
— Отомстить?
— Да.
— Идиотка.
Разревелась, глотая слова.
— Понимаешь, Темычу...
— Хотела сделать больно?
Кивнула.
— За счёт его сына?
Кивнула, всхлипнув.
— Дура?
— Полнейшая. Куда у тебя родители в детстве смотрели, Нина!?
— Ну, им похер всегда было... мне Артём сначала был как отец.
Меня аж передёрнуло. Не хочу больше в это лезть.
О, Рашевский! Да я спокойно жила без тебя и твоих дур все эти десять лет, оказывается.
Нина вдруг плетется ко мне, ложась рядом, боясь посмотреть в лицо. Поджимает ноги к груди...
Вот оно — то, что поняла раньше.
Она ещё подросток. Спать со взрослыми дядями по паспорту уже можно, а вот мозгов ещё нет.
Точнее — отцовского стержня не чувствуется, что оберегал бы от таких вещей. В том числе — от Артёма, мать его.
— Нин.
Всхлипнула.
Касаюсь шелковых волос, поглаживая тихонько.
— Поверь, если он всерьёз хочет уйти — он уйдет. И ты его никак не удержишь, милая. Ни стонами по ночам, ни угрозами — ничем, Нин. И вред ты сможешь причинить только себе.
Вот сейчас слезы искренне, даже самой сердце рвёт.
— Ну, почему... Так..
— Больно? Да, я знаю, Нинуль.
— Только не говори ему, прошу.
— Сами разбирайтесь. Совесть проснется — скажешь.
Продолжает всхлипывать едва слышно.
— Спасибо, ну, за всё... ты крутая, правда.
— Никиту больше не обижай.
Пропускаю мимо ушей слезливые заверения, поднимаясь с постели. Она хочет задержать, но не решается.
— Только... мы же все ещё подруги, да?
Киваю, закрывая дверь.
Уже начинает темнеть, время, кажется, около десяти. Не знаю, как отсюда выбираться... Таксисты поедут в эту малиновую ерунду?
Вздрагиваю от его голоса за спиной.
— Я пойму, если ты не захочешь с ним больше встречаться.
Оборачиваюсь.
— Придурок.
Единственный человек, кого я так отборно материла раньше — я сама. Ну, потому что жизнь самолично предала.
А сейчас... Сейчас мне хочется обложить его четырехстопным ямбом и обдать хореем да амфибрахием, чтоб его!
— Свет...
В его взгляде сквозит усталость. Многолетняя, невысказанная. Вот — тот налёт, отличающий его от не моего студента, что ногой распахивал дверь.
Не машина, не мышцы... А именно боль. Вот эта. Вот эта едва заметная складочка у бровей, что хочется погладить, развеяв всё.
— Поговорим?
— Уверена?
— Нет, просто делать нечего больше, Тём. Дай, думаю, мужику взрослому мозги вынесу.
Улыбнулся искренне, тягуче отозвавшись в груди. Как это называется? Страйк. Зачем улыбается? Теперь мне больно. Но я же сильная Светочка, правда?
— Проходи тогда... — Повел куда-то вглубь дома. — Виски пьёшь?
— Наивный, ты думаешь, у тебя в доме ещё хоть что-то осталось?
Ухмыльнулся, обернувшись.
— А так — нет, спасибо.
Ну, признаюсь самой себе:
Негодую я так, как не злилась на мужа за все года
