Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
Ты спрашиваешь меня про голод.
Ты спрашиваешь конкретно про мой голод.
Короткий ответ: нет.
Более длинный: я так не думаю.
Мы удовлетворяем свои нужды до того, как они заявляют о себе. Орган (спроектированный, имплантированный, многократно протестированный орган), в этом теле расположенный вверху живота, фиксирует момент, когда мой метаболизм начинает требовать топлива, и останавливает первобытные подсистемы, которые вызвали бы во мне чувство дискомфорта, раздражительности и притупили остроту мысли – все эти хитрости, которые придумала госпожа Эволюция, чтобы сделать из нас охотников, убийц, чревоугодников, ищеек и ловцов. При необходимости я могу отключить этот орган, но ведь гораздо надежнее регулярно получать статусные отчеты, нежели чувствовать свою слабость.
Но голод, который описываешь ты – его острие, вспарывающее кожу, чувство опустошения, подобное выветриванию породы на склоне холма, часто поражаемого грозами, – все это звучит волшебно и так знакомо.
В детстве я любила читать. Знаю, знаю: архаичное времяпрепровождение; каталогизация и загрузка – более быстрый, эффективный, во всех смыслах непревзойденный способ хранения и приобретения знаний. Но я читала – старинные фолианты, попавшие ко мне в руки, и новехонькие реплики: как необычно узнавать что-то последовательно! И вот однажды я прочла комикс про Сократа. В нем он был воином – это, кстати, правда, я у него узнавала, – и как-то ночью, когда товарищи Сократа уже устроились на ночлег, он начал думать. Он стоял неподвижно, предаваясь своим думам, пока не забрезжил рассвет – и в этот самый миг нашел ответ на свой вопрос.
Тогда это показалось мне очень романтичным. Поэтому я покинула свою капсулу и поднялась высоко вверх по косе, подальше от разговоров и взаимной слежки. Я нашла холм в одном маленьком мирке, пригодном для дыхания, но совершенно безжизненном, и стояла на его вершине, как Сократ в комиксе, погрузившись в раздумья, опираясь на одну ногу, не шевелясь.
Солнце село. Взошли звезды. (Они ведь тоже восходят, не так ли? Как небесные розы? Что-то в этом духе было у Данте.) Когда мои уши привыкли к тишине, я поняла, что все еще слышу своих: наши разговоры, заполонившие небеса; наши голоса, эхом отраженные от звезд. Совсем не то переживали Сократ, Ли Бо и Цюй Юань. Мое уединение, мой эксперимент вызвал тихое беспокойство среди тех, кто дорожил мной и кем дорожила я, и это беспокойство перекинулось на остальных. Глаза и объективы устремились на меня.
Лет мне было, кажется, тринадцать.
Мне стали предлагать помощь: учебники по философии, руководства по медитации, предложения альянсов и услуг в обучении. Они роились вокруг меня. Шептали мне на уши: «Ты в порядке? Тебе нужна помощь? Ты можешь поговорить с нами. Ты всегда можешь поговорить с нами».
Были слезы. Этот процесс – плач – тоже контролируется органами. Они поддерживают ясность наших глаз и трезвость разума, но химия есть химия; кортизол есть кортизол.
Писать сложнее, чем хотелось бы. В то же время писать проще, чем хотелось бы. Я противоречу сама себе. Геометры были бы мной разочарованы.
Я отослала всех прочь.
Каждое живое существо имеет право на личное пространство, поэтому я не позволила им увидеть меня. Я была единственной на этом крохотном булыжнике, и я погрузила весь мир во тьму.
Дул ветер. Ночью на возвышенностях всегда холодает. Острые камни больно впивались мне в ноги. Впервые за тринадцать лет я осталась одна. Я, кем бы я ни была тогда, кем бы я ни была и по сей день, ринулась сначала вверх, к звездам, а затем вниз, на иссушенную землю. Я зарылась глубоко в почву. Пели ночные птицы; мимо прошмыгнул какой-то одинокий зверь, вроде волка, но более крупный, о шести лапах и с глазами, смотрящими в разные стороны.
Мои слезы высохли.
И я ощутила одиночество. Мне не хватало этих голосов. Не хватало разумов, стоящих за ними. Я хотела, чтобы меня видели. Эта потребность впилась мне в самое нутро. Это было хорошее чувство. Не знаю, с чем сравнить его, чтобы тебе стало понятно, но представь человека, слившегося с Вещью, искусственного бога размером с гору, созданного для ведения войн в дальних уголках космоса. Представь колоссальную тяжесть металла, сдавившего ее со всех сторон, погребая под своим весом, отдавая ей свою силу, представь, как его провода сливаются с ее плотью. Представь, как она отсекает их и выходит: беззащитная, выжатая, ослабевшая, свободная.
Я чувствовала невесомость, опустошение, голод. Взошло солнце. Откровение не постигло меня. Я не Сократ. (Я знаю Сократа, я с ним служила, а ты, сенатор… Но я отвлеклась.) А я пошла дальше, путешествуя с места на место, снова и снова, пока, много лет спустя, не вернулась домой.
И когда меня нашла комендант, скользнула в мысли и сказала: «Для таких, как ты, есть работа», – я подумала, все ли агенты такие же, как я? Нет, не все – я убедилась в этом позже. Каждый из нас отклоняется от курса по-своему.
Голод ли это? Я не знаю.
Но как это, у тебя нет друзей? Блу! Вот уж ни за что бы не подумала. Не знаю… пожалуй, мы все представляем вас водящими хороводы вокруг костров, распевающими старые духоподъемные песни.
Тебе бывает одиноко?
Надеюсь, чай был вкусным. Тебе понравилось? Отлично. В следующий раз буду искать тебя в более многолюдном месте.
Твоя,
Рэд.
PS. Стесняюсь писать, но… Я заметила, что мои письма получаются довольно длинными. Если ты предпочитаешь, чтобы я выражала мысли более сжато, я постараюсь. Мне бы не хотелось навязываться.
PPS. Прости за небрежность моего приветственного обращения – кажется, так это называет миссис Ливитт? Вылетело из головы, какое название лондонцы Восьмой Пряди девятнадцатого века присвоили этому оттенку синей краски на импортном фарфоре. В противном случае я бы использовала его.
PPPS. Мы все равно победим.
Как говорил пророк: все люди строят большие корабли и лодки[10].
Императорский дворец стоит высоко в горах, расположенный между храмами его мумифицированных соправителей, каждому из которых служит отдельный верховный жрец. Каменные ступени и высотные мостки соединяют вершины по всему хребту. Цветут и процветают великие города. Низовья гор заняты фермами, а еще ниже, у самого берега, раскинулся удивительный, как гранаты в представлении местных, морской порт.
На берегу, конечно же, ведется торговля, а тростниковые лодки бороздят высокогорные озера. Кечуанские моряки и рыбаки знают ветра на ощупь, способны выйти сухими из любого шторма, ставят себя наравне с волнами. Горизонт западного океана всегда казался им стеной, за которым простирался край света. Но какой-то гений, всю жизнь наблюдавший за траекторией звезд и собиравший водоросли и обломки древесины, выброшенной на берег волнами, предположил, что за водой есть другая земля. Еще один гений, женщина, на десять лет старше первого, изобрела метод связывания тростника, гораздо более прочный и долговечный, чем тот, которым пользовались до нее ее матери; с помощью этого метода люди под ее руководством смогли построить лодку, такую большую, что та вмещала целую деревню.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
