вас есть дети?
– Нет.
– Повезло. Экзамены Рома провалил. Да и странно было бы ожидать другого, без подготовки поступить в столичный ВУЗ удается единицам. Пришлось платить. Маша соизволила приехать сюда, привезла деньги, устроила Романа в какой-то заштатный университет, но с военной кафедрой, отделение платное, но она наивно надеялась, что на следующий год Роман перепоступит на бюджет. Как бы не так. Ни на второй, ни на третий год пробиться на бюджет не удалось, дальнейшие попытки не имели смысла. Если бы я знала, чем эта учеба обернется… Машу убили.
– Как? – Капитан Эгинеев насторожился. Убийство? Еще одно убийство добавит работы, но возможно, прольет свет на сегодняшнее дело.
– В общем-то это было преподнесено, как несчастный случай, автомобильная авария с летальным исходом. Вероятно, они лишь хотели припугнуть Машу, но не справились с управлением.
– Кто?
– Кредиторы. – Революция Олеговна выплюнула гадкое слово, всем своим видом демонстрируя, что в ее время ничего подобного не было, и в роли единственного кредитора выступало государство, что, несомненно, гораздо справедливее и безопаснее. Кое в чем Эгинеев готов был согласиться.
– Маша заняла деньги. Сначала там, в своем Урчине, это ведь надо было покинуть Москву ради города с таким нелепым названием! Заложила квартиру, потом заложила еще раз, но уже в Москве. Крайне неосмотрительный поступок, Маша не думала, как отдать деньги, а я узнала о долгах только тогда, когда на квартиру заявились господа, почитающие себя хозяевами жизни. Знаете ли, такие бритые головы, квадратные подбородки, и абсолютно тупые глаза. И еще жевательную резинку постоянно жуют, натуральные верблюды, одним словом.
– Быки, – подсказал Эгинеев.
– Что ж, тоже вполне подходит. И вот они заявляют, будто бы Маша должна крупную сумму денег, и требуют отписать им квартиру. Мою квартиру, ключи от которой сам Сталин моему супруг вручал! – При воспоминании о наглом поведении незваных гостей на блеклых щеках Петроградской вспыхнули гневные пятна.
– Естественно, я отказалась.
– Не испугались?
– Молодой человек, в своей жизни мне доводилось сталкиваться со многими проблемами, и, поверьте, меня не испугать угрозами вчерашних школьников.
– Но квартиру пришлось продать?
– Это было единственно верное решение, я всегда отличалась здравомыслием. Господа положили глаз на мою квартиру, считая, что я в том возрасте, когда уже ничего не надо. Сумма, названная молодыми людьми, велика, но квартира стоила гораздо, гораздо дороже. Пришлось расстаться. Разницы хватило, чтобы купить это жилье, и оплатить Ромочке последние два курса.
– Как вы считаете, у вашего внука были причины расстаться с жизнью? – Эгинеев мысленно вздохнул с облегчением – похоже, период старческих воспоминаний закрыт и можно перейти к делу.
– Полагаете, это самоубийство? Вздор. Рома в отца пошел, слабый, никчемный, не способный на поступок, а самоубийство – это поступок, причем поступок с большой буквы. Рома у своего начальства не мог прибавку к жалованью потребовать, а вы говорите самоубийство. Чушь. Леля вам то же самое скажет.
– Роман работал?
– Конечно, я не потерпела бы в своем доме бездельника.
– Где?
– Какой-то дом мод, знаю, владел им господин Аронов, фамилия известная, даже мне доводилось слышать, правда, большей частью от Романа.
– И что Роман говорил?
– Жаловался. Он постоянно жаловался. Говорил, будто его недооценивают, затирают, идеями пользуются, но нигде не упоминают имя Романа. Я не очень вникала. Говоря по правде, выбор профессии меня весьма и весьма разочаровал. Мой внук – портной! Нет, сейчас портные называются модельерами, но они от этого не перестают быть портными. Для мужчины подобная профессия позорна по определению. Мужчина-модистка – нонсенс! Но, коли уж начал работать, то работай, нытье никому еще не помогало. И это совершенно нормально, когда мастер пользуется наработками своих учеников, ведь без его покровительства они не создали бы ровным счетом ничего. Взять хотя бы Фаберже… Знаете такого?
– Ювелир?
– Художник по золоту, – фыркнула Революция Олеговна, – ювелир ваяет золотые цепи и перстни, а художник, художник – творит. Это огромная разница. Фаберже именно творил, но в то же время под его именем работали талантливые ювелиры, которые выпускали на продажу огромное количество качественных украшений. Качественных, но не гениальных, свое имя Фаберже позволял ставить лишь под самыми лучшими работами, остальным доставалось клеймо. И ученики гордились, когда великий мастер снисходил до их работ. А Ромочке, видите ли, не по нраву пришлось, самостоятельности захотел. А какая, к чертям, самостоятельность, когда у него денег нет? Вещь – она тогда вещь, когда ее руками потрогать можно, а картинка на бумаге – это пшик, ее не продашь. В моем понимании, конечно. Ромочка умудрялся продавать, причем не только свои, но и чужие. Я случайно узнала, что он… как это теперь принято выражаться? Подставляет? Вот, правильно, подставляет своего наставника и работодателя. Мы даже поругались по этому поводу. Для меня честь и верность – не пустые звуки, а Ромочка вырос настоящим приспособленцем. Видите, чем закончилось?
– Думаете, его убили? – Кэнчээри на всякий случай сделал пометку в блокноте: «работа на конкурента». Дорогая и несколько претенциозная ручка – подарок сестры и предмет постоянных насмешек коллег – легко скользила по бумаге. Золотое перо, как-никак, фирма веников не вяжет. Несмотря на насмешки, ручку Якут любил, даже писать старался аккуратнее, чтобы соответствовать.
– Убили? Право слово, не знаю… Мой внук не был воплощением добродетелей, но убивать из-за каких-то там рисунков это уже чересчур. Но про те его дела вы лучше Лелю спросите, она больше знает, а я – старуха. Вредная, вздорная, глупая старуха, которая ничего не смыслит в современной жизни.
Революция Олеговна усмехнулась, став удивительно похожей на старуху Шапокляк из мультика про Чебурашку. Старая? Может быть и старая, но вот глупой ее Эгинеев не назвал бы. Петроградская умна и решительна, а значит…
Ничего не значит.
Впереди еще разговор с Лелей.
За два часа до…
Обсуждать план мести было… вкусно. Клубника со льдом, омары и тонкий листик салата, вот на что это похоже. Пожалуй, можно добавить жареные каштаны и теплый, тягучий коньяк.
Он и не предполагал, что это может быть настолько вкусно. Легкие оттенки страха придавали блюду нужную остроту, а предвкушение свободы – почти недозволительную сладость.
Свобода. Адетт пожалеет, что так с ним обошлась.
– Просто нужно сделать так, чтобы смерть ее походила на самоубийство… Это будет не сложно, я обещаю…
– Что взамен?
– Твое молчание. Наследство делим пополам и… ты забываешь, что когда-то называлась моей супругой. Придерживайся версии Адетт, она очень хорошо умеет сочинять правдоподобные истории.
Стефания наливается краской. Стефании не по вкусу отведенная ей роль. Ничего, она смирится
