хате наступила такая тишина, что слышно было взволнованное дыхание присутствующих. В молчании прошла целая минута. Вера продолжала пристально вглядываться в лица девушек и парней, сосредоточенные, напряженные.
Впрочем, не у всех. В углу сидел сильный, широкоплечий, чубатый парень. Он несмело глянул на Веру и тут же опустил глаза. Видно было, что колеблется, борется с собой и, наморщив лоб, напряженно думает.
Заметив его нерешительность, Вера остановила на нем свой взгляд, и все повернулись в его сторону. Одно-два робких движения — и парень, тяжело поднявшись, направился к двери под осуждающими взглядами присутствующих.
— Что ж, не будем слишком строги к нему, — сказала Вера, когда дверь за ушедшим глухо захлопнулась. — Хуже было бы, если бы он струсил не здесь, а в дефензиве. Может, еще кто сомневается в себе?
Но слабовольных больше не нашлось. Тогда Вера начала доклад о задачах комсомольцев.
Через год после этого случая ей уже в тюрьму передали рассказ секретаря окружкома комсомола, который побывал в той деревне. К нему обратился чубатый парень и спросил:
— Вы Веру увидите?
— Возможно, и увижу. Зачем она вам?
— Тогда скажите ей, что вы были в нашей деревне и парень, который ушел тогда с вечеринки, уже достоин, чтобы его приняли в комсомол. Без ее согласия ячейка не решается принять меня.
Секретарь ячейки подтвердил, что парень в самом деле оказался хорошим товарищем:
— В тот вечер, когда Вера делала доклад, он не был уверен, что выдержит трудности борьбы и решил проверить себя. Выполняя одно наше поручение, попал в дефензиву, держался стойко, вынес истязания и ни слова не проронил. Теперь он достоин звания комсомольца. Только вот организация не знает, как Вера посмотрит на это дело. Может, она считает, что нужно продлить для него испытательный срок?
— Зачем же нам отказываться от такого человека? — сказал секретарь окружкома. — Ведь Вера сказала: «Не принимать малодушных». А ты сам подтверждаешь, что он герой! Иного мнения у нее не будет, можете не сомневаться. И вообще вопрос о приеме в комсомол решаете вы сами. Самостоятельно. Вам виднее, кто достоин, а кто нет.
— Так-то оно так, но Вера лучше нас разбирается, — не соглашался секретарь ячейки.
Такая оценка ее работы рядовыми комсомольцами была для Веры дороже самой высокой награды. Значит, она нашла прямую дорогу к сердцам людей.
В потоке будничных дел время проходило быстро. Налаживались подпольные связи, создавались новые комсомольские организации, готовились тексты для листовок — все это захлестывало с головой.
«Живется у нас бурно, как никогда, — писала Вера друзьям. — Дни у нас — это целые месяцы, а месяцы — годы, конечно, не по объему времени, а по объему происходящих событий, по объему их содержания. Представь себе, что уже лето 1925 года. Ты понимаешь, что это значит. И этим самым летом я еще имею возможность писать тебе письмо. Не верю своим ушам и глазам. Как хорошо! Как чудесно и неожиданно, необыкновенно!»[6]
И в самом деле сколько раз ускользала она прямо из-под носа шпиков.
Однажды на вечер было назначено комсомольское собрание. Там впервые должны были присутствовать новички, с которыми Вера хотела ближе познакомиться. Кроме того, предстояло разъяснить комсомольцам одно из важных решений ЦК Компартии Западной Белоруссии о новой тактике борьбы.
В сумерках Вера вышла из дому и направилась на окраину города. Когда умышленно кружила по улицам, почувствовала, что ее кто-то преследует. Осторожно оглянулась. Так и есть — «хвост».
Что делать? Под угрозой не только она сама, но и вся организация. Хорошо, что вовремя обнаружила. Блуждая по улицам, Вера думала, как бы провести шпика: «Ну погоди же, мерзавец, я тебя проучу…» Темнота густела, моросил частый дождь. Шпик преследовал по пятам, боясь упустить свою жертву. Улучив момент, Вера метнулась во двор небольшого дома, огородами перебежала на другую улицу и — к речке. Шпик старался не отстать.
Подбежав к знакомому броду, Вера шагнула в речку. Пройдя немного, оглянулась. Шпик стоял на берегу, нерешительно переступая с ноги на ногу. Она показала ему «нос» и зашагала на другой берег.
Вышла из воды, отбежала в сторону и прислушалась. Нет, шпик не решился вместе с ней принять ванну. За деньги даже шпики не рискуют здоровьем.
Вся мокрая явилась она на собрание. Девушки быстро нашли сухую одежду. Приняв дополнительные меры предосторожности, собрание все же провели.
А иногда Вере просто везло.
Весной 1925 года в Гродно был созван пленум ЦК комсомола Западной Белоруссии. Горком комсомола получил задание подобрать квартиры, которые прежде не использовались для подпольной работы.
Заседания проходили не в одном месте, а поочередно на разных квартирах, в строгой тайне. Все обошлось благополучно, и члены ЦК сразу же после пленума разъехались.
Вера, отобрав необходимые материалы, на своей квартире писала воззвание. С нею работал еще один член ЦК. Вдруг дверь быстро открылась и в комнату влетела встревоженная секретарь горкома комсомола Зина.
У Веры захолодело в груди.
— Большая неприятность, — выпалила Зина с ходу. — Полиция что-то пронюхала…
— Что пронюхала? — спокойно спросила Вера.
— Вчера вечером был налет на квартиру, в которой мы утром заседали…
— Ну и что?
— Ничего не нашли… Но…
Вера задумалась.
— Ты говоришь, были? Вчера? Ну и шут с ними! Чудесно!
— Что чудесно?
— Они были вчера вечером, а мы сегодня еще заседали.
Уже не раз Вера попадала в сложные переплеты, но никогда не теряла голову. Может, потому, что давно приготовилась к самому худшему и ее ничто не страшило. Если товарищи заговаривали на эту тему, просили быть осторожнее, резко отмахивалась:
— А, ерунда, цела буду!
Странно, как в последнее время начали раздваиваться ее ощущения. Порой она чувствовала себя совсем девчонкой и вместе с тем ощущала, что прожитое и пережитое уже легло на плечи заметным грузом. Как-то в Вильно она зашла к своей приятельнице-подпольщице. Та молча подала ей обвинительное заключение по делу большой группы комсомольцев. Вера взяла толстую папку и села у окна. Облокотившись на стол и утопив пальцы в волнах кудрей, сосредоточенно читала. Перед ней предстали ее боевые друзья — отчаянные парни и девушки. Так мало прожить и уже испытать побои и голод, сырость казематов и чувство утерянной свободы.
Год такой жизни равен десятку обыкновенных лет. Вот и сейчас, получив письма родных, Вера смотрела на них так, будто целых два десятилетия назад оставила Минск. Словно из необозримых глубин времени выплыли и стали физически ощутимыми узкие, горбатые, но такие милые улицы Минска, зеленая окраина города и надо всем — голубое, ярко-голубое небо. Никогда она
