только, что так уж и быть, пусть возьмёт с собой на дорогу горсть продуктов. Они-де, люди богобоязненные, и добро чужое помнят… И замолчал, под гневным взглядом Ирмы.
Лучше бы они Игнешку ножом зарезали! Не помня себя, словно во сне, черпнула девушка в одном из мешков горстью, поклонилась в пол и пошла. Куда пошла — сама толком не знает. Вроде и видит вокруг себя, а не понимает, что видит. Сознание, видать, так помутилось.
Как из города вышла, в каком направлении шла, и не спрашивайте, всё одно не вспомнит. Разве что, смутно, словно сквозь плену, видится ей, что вроде стояла она возле сожжённой деревни. Её ли та деревня была, иная какая, не сказать. Может, и её. Тогда, получается, она бобылём на белом свете осталась. А потом опять пелена. Как шла, где спала, что ела, что пила — как отрезало. Очнулась, когда её чей-то голос окликнул. Мол, слава Иисусу Христу! Пригляделась — монашка. Хотела ответить, как положено, дескать, во веки веков слава, а не смогла. В слезах захлебнулась. Так её монашка в монастырь и привезла, всю зарёванную. Там ей кулак разжали, к груди прижатый. А из кулака — бобовые зёрнышки на пол посыпались.
Ну, матушке Терезии она уже более-менее связно свою историю рассказала. Та подумала и разрешила Игнешке при монастыре остаться. Потом та послушницей стала, потом и в монахини постриглась, под именем Люции. И с тех пор всё при монастыре. Добрая она, душевная, говорит, что давно уже всем свои обиды простила, как Христос велел, а как начнёт свою историю рассказывать, всё одно, не может от слёз удержаться.
Теперь вы понимаете, отчего мы, наслушавшись рассказов матушки Люции, так взволновались, когда в прошлом, 1409 году, великий магистр Ульрих фон Юнгинген объявил полякам войну? «Взволновались», это ещё мягко сказано. Мало ли дураков, которым под прикрытием войны захочется пограбить монастырь? Да ещё и женский, который, ясное дело, серьёзного отпора дать не сможет? Побоятся церковного проклятия, говорите? Анафемы от папы римского? Так ведь, война! Скажут, что здесь был серьёзный укреплённый пункт, который могли использовать враги, и нужно было его занять в стратегических целях. И всё, никаких проклятий. Война — она всё спишет. Вот мы и взволновались. И денно и нощно молили Господа о ниспослании победы христову воинству. Тевтонскому, само собой.
Надо сказать, в прошлом году война не задалась. Наши захватили несколько укреплений и остановились. А польский король Ягайло, он же в крещении Владислав II Ягайло, объявил всеобщее ополчение и тоже осенью занял какую-то крепость. Вроде Быдгощ? Что-то такое. Очень трудные польские названия! И тоже остановился. А потом, в октябре, заключили перемирие, аж до дня святого Варнавы, до 24 июня нынешнего года.
Перемирие перемирием, а подготовка к войне шла с обоих сторон самая серьёзная! Может, мы, монахини, в военном деле ничего не смыслим, зато понимаем толк в заготовках. Так вот, заготовки шли полным ходом! И именно для армии. Всю зиму по окрестным лесам били крупного зверя, зубров, лосей, кабанов, коптили и солили мясо. И наша матушка, не будь дурой, поехала к епископу, договариваться о спасении монастыря. Епископ лично вступил в переписку с Ульрихом фон Юнгингеном, и тот, хоть и нехотя, разрешил нам на время войны укрыться в замке Мариенбург, главном замке всего Тевтонского ордена. Особо оговорив, что никаких привилегий у нас не будет, а будем мы на правах обычных беженцев. Разве что, помещений для нас побольше выделят. Мы и этому, признаться, были рады. И сразу после дня святого Варнавы, аккурат перед днём святого Антония, отслужив положенные службы, тронулись в путь. Целым обозом, с коровами, лошадьми, телегами с монастырским добром, пешие монахини и послушницы… в общем, та ещё эпическая картинка.
И вот, мы здесь. Мы даже успели увидеть, как из крепости выезжают отряды крестоносцев. Говорят, великий магистр ордена чуть промедлил, поджидая обещанные, да немного опоздавшие, подкрепления. Вот нам и удалось увидеть их выезд. Страшно они выезжали! Мощно! Я начала, было, считать, да уже на шестнадцатом десятке сбилась. А они всё выезжали и выезжали, десяток за десятком, облитые сталью, на громадных, боевых конях, у каждого здоровенное копьё, у каждого огромный щит за спиной, и каждый в белом плаще с начертанным чёрным крестом! Потом, правда, потянулись слуги, обозы и всё такое прочее, не совсем интересное, но каково же было наше впечатление от основного отряда! Задохнуться от восторга можно! Необоримая мощь! По моим прикидкам, не меньше шестисот, а то и восьмисот человек из крепости выехало!
Так и это не всё! Они поехали на соединение с другими такими же отрядами! А это уже неисчислимые тысячи! Мы все в этот момент вздохнули с облегчением. Такие не подведут! Такие, если понадобится, и войска самого Дьявола в клочья порвут, прости Господи! А уж, когда мы взглянули на крепость!.. У-у-у… даже описывать не буду. Несокрушимая твердыня, вот вам короткое, но самое верное описание!
— Нет, ты сегодня сама не своя! — буркнула матушка, заметив, что я отстаю, предавшись воспоминаниям, — Признавайся, что на этот раз?!
И я уже открыла рот, чтобы честно признаться, но вместо этого, почему-то ткнула пальцем в ворота:
— Отряд какой-то приехал…
— Приехал и приехал, что с того? — приостановилась и матушка, разглядывая отряд, смутно видневшийся в темноте, — Много их, опоздавших. Каждый день не меньше десятка приезжает. Что на них пялиться?
— Издалека прискакали! — упрямо возразила я, — Вон, кони какие заморённые!
— Может и издалека, — пожала плечами матушка, — Вчера, вон, из Кастилии приехали, а позавчера венецианцы. Уж, куда как далеко! Так что же, на каждого вот так пялиться надо? Пошли уже! Заждались нас.
Всадники, тем временем, галопом проскакали через всё расстояние Нижнего замка и уже ломились в ворота Среднего. А, когда мы подошли к трапезной, над Верхним замком раздался неурочный удар в колокол.
— Что это?! — вздрогнула я.
— Может, те приезжие — не простые рыцари, а высокого звания гости? — неуверенно предположила матушка, — Вот крестоносцы и собираются, почёт оказать, совместную литургию отслужить?..
— Наверное, вы правы, матушка! — успокоилась я.
Мы обе тогда сильно ошибались, но что вы хотите от бедных монашек?!
[1] …все четыре юбки, включая нижнюю… Любознательному читателю: в Средние века количество юбок указывало на общественный статус и достаток женщины. Некоторые, особо продвинутые, иногда носили и по двенадцать юбок… Нижняя юбка, как правило, была одна, и на время её стирки (у портомойниц), бедная женщина была вынуждена отлёживаться под одеялом. Не выходить же в
