я ощутил ее запах, запах теплого тела и хорошего мыла.
— Можно мне проводить вас?
— Если хотите. Я живу на Второй авеню.
Мы прошли девять кварталов от центра и еще семь — поперек и оказались перед темно-бурым каменным домом, в котором она жила. На какое-то время мы задержались на улице: горячий ветер, вкусно пахший летом, рекой и ранним утром, ворошил ее роскошные волосы, перед магазином деликатесов разворачивалось представление, которое называлось ухаживанием.
Должен признать, наш разговор наверняка был очень похож на диалог любой другой пары, оказавшейся в таком затруднительном положении в такой же час в тихом безлюдном городе. Делать нам что-то или не делать? Разумно ли это? Была ли это любовь? К счастью, будучи прилично воспитанной девушкой с нормальными наклонностями, она не стала слишком долго задаваться последним вопросом, и мы поднялись на два лестничных пролета к ее квартире.
Разговор продолжился на кушетке в ее двухкомнатной квартире, хотя убийство тотчас отвлекло нас от главной темы. Несмотря на то что мы оба смертельно устали и героически боролись с зевотой только из уважения к моей страсти, мы заговорили о смерти Эллы Саттон.
— Никогда не думала, что такое может случиться с кем-то из знакомых, — заметила Джейн, устраиваясь поудобнее и подсунув подушку под голову. Небольшая лампочка в бумажном абажуре освещала комнату багрово-желтым светом. Потертая старомодная мебель очень по-домашнему сочеталась с семейными фотографиями и портретами друзей и коллег, развешанными по стенам и над облицовкой встроенного в стену камина. Потолок в комнате был высоким, а на окнах висели занавеси из выцветшего красного плюша.
— Вы считаете, это в самом деле убийство?
— Этот ужасный маленький человечек действительно так думает. Кто-то перерезал трос — вот что он сказал.
— Интересно, кто мог это сделать?
— О, почти любой, — как-то туманно протянула она, уютно почесывая живот.
— Только не говори мне, что Эллу все ненавидели… Это было бы слишком просто.
— Ну, на самом деле почти все. Она была просто ужасна. Нехорошо так говорить… я хочу сказать, сейчас — когда она мертва.
— Думаю, мы много чего еще узнаем о том, насколько ужасной она была, — сказал я, придвигаясь ближе и держа в руке чашку с чаем (на эту выдумку мы оба согласились, чтобы оказаться вместе).
— Ну, на самом деле она не была так уж ужасна, — возразила Джейн как человек, предпочитающий думать о других только хорошо. — Думаю, у нее были и хорошие стороны. — Но тут же сдалась. — Хотя только Бог знает, что произошло. Я этого никогда не узнаю.
— Возможно, Бог действительно знает, — воздел я глаза к небу. Джейн вздохнула, а я придвинулся еще ближе, и чашка задрожала у меня в руке.
— Она была такой интриганкой, — задумчиво продолжала Джейн. — Постоянно притворялась. Вот почему она вышла за Майлса: ведь он дирижер и очень важная фигура в труппе. Она за него вышла, а потом вдруг начала делать какие-то намеки… что вроде этот брак всегда был фарсом.
— Он ей не нравился?
— Конечно нет… А после первых месяцев и он стал относиться к ней точно так же. Только она упорно не давала развода. Он был ей слишком нужен, прекрасная защита…
— И в итоге он ее убил…
Джейн пожала плечами и вздохнула:
— Я так не думаю… Он такой замечательный… я хочу сказать, замечательный дирижер. Мне не особо приходилось общаться с ним вне театра. В любом случае он приятный мужчина, а Элла просто стерва, и я не вижу, почему он должен из-за нее страдать, — закончила она с неожиданной энергией, отбрасывая все этические соображения.
— Думаю, на него падает наибольшее подозрение, — заметил я.
Все это дело меня очень заинтересовало, как заинтересовало бы кого угодно. Довольно неожиданно оказаться причастным к убийству в первый же день на новой работе. А кроме того, помимо новизны всей ситуации, мне смутно приходило в голову, что у этой истории должен быть какой-то эффектный конец и можно каким-то образом извлечь из этой трагедии пользу. Конечно, это было не слишком благородно, но я принадлежал к не слишком благородному племени людей, торгующих талантами других и использующих даже их несчастья.
— Я тоже так думаю, — огорченно согласилась Джейн. — Одному Богу известно, как он ее ненавидел. С другой стороны, точно такие же чувства испытывало множество людей. Хотя бы та же Игланова.
— Почему? Что она имела против Эллы?
— Вы не знаете? — И в первый, но не в последний раз я был награжден сочувствующим взглядом балерины, который говорил, что хотя, возможно, я и не такой уж круглый дурак, но тем не менее безнадежно невежественен во всем, о чем идет речь: в танце и связанной с ним закулисной игре.
Я смиренно сознался, что не знаю.
— Мистер Уошберн в этом году собирался уволить Игланову. Она практически ослепла. Это стало так очевидно, что даже публика заметила… Вот почему, когда ей удается закончить пируэт, ей аплодируют… А в «Жизели» она вечно теряет партнера. Ей просто повезло, что у нее есть Луи. Он ее обожает и ходит следом, как верный сенбернар. Будь у нее другой партнер — она уже давным-давно кончила бы в оркестровой яме.
— Итак, Уошберн собирался от нее избавиться?
— Да. Только он действовал так, чтобы это выглядело как уход по ее собственному желанию. Этот сезон в Метрополитен-опера собирались закончить большим представлением в честь Иглановой, чтобы отпраздновать тридцатилетие ее выступлений как прима-балерины. А вот теперь… ну, думаю, она останется на будущий сезон. Понимаешь, Элла уже была готова занять ее место.
— А нельзя найти кого-нибудь еще?
Джейн скептически покосилась на меня, как могла это сделать любая нормальная девушка в пять утра после утомительного вечернего спектакля и полицейского допроса.
— Кажется, вы не понимаете, что это старейшая балетная труппа в мире и у них должна быть prima ballerina assoluta,[1] а таких во всем мире не больше полудюжины, и все они наперечет и ангажированы — вроде Марковой, Фонтейн, Даниловой, Тумановой и Алонзо… И они мистеру Уошберну не по карману, — добавила она, несколько снижая цену претензиям нашего патрона.
Я и по собственному опыту понял, что мистер Уошберн относится к деньгам более чем бережно.
— Так что трос могла перерезать Игланова?
Воспоминание о ножницах меня не покидало, хоть я пытался думать о чем-нибудь еще… Я не сказал полиции, да и вообще никому, о том, что их нашел.
— О, не говорите глупостей! — воскликнула Джейн, но больше комментировать мою теорию не стала.
— Должно быть, она была ужасно честолюбива, — сонно промямлил я, глаза мои
