Волк молча улыбался ему в лицо. Кейн был убежденным противником богохульства и бранился исключительно редко. Соответственно, ругань в его устах всегда приводила в замешательство его оппонентов, какими бы заскорузлыми мерзавцами они ни были.
Пуританин вновь подал голос:
— А ты — почему ты бегал от меня по всему свету? На самом-то деле не так уж ты меня и боялся!
— Угадал, месье. Не боялся. А почему — право же, и сам не знаю. Привычка, наверное. Привычка, она, видишь ли, вторая натура. Должен признаться, я совершил ошибку, не грохнув тебя той же ночью в горах. Я уверен, что справился бы с тобой в поединке. Заметь, до нынешнего дня я ни разу не пытался подстроить тебе засаду. Меня просто как-то не радовала мысль о встрече с тобой. Прихоть, месье, обыкновенная прихоть. А кроме того, — mon Dieu! — это до некоторой степени вернуло мне остроту переживания. Я ведь думал, что все острые ощущения уже исчерпал. А кроме того, человек в любом случае — либо дичь, либо охотник. До сих пор я был дичью, и постепенно мне это начало надоедать. Тем более что я решил, будто ты уже потерял мой след…
Кейн ответил:
— Раб, привезенный из здешних краев, рассказал одному португальскому капитану об «англичанине», который якобы высадился с испанского корабля и отправился в джунгли. Этот слух достиг моих ушей, и тогда я нанял корабль, заплатив капитану за то, чтобы он доставил меня в то же место.
— Восхищаюсь упорством месье Галахада. Но и я, согласись, достоин твоего восхищения! Я пришел в эту деревню один — один среди дикарей и людоедов! Я даже и языка толком не знал, так, нахватался от того раба на корабле. И все же я умудрился завоевать расположение вождя Сонги и сместил Нлонгу, этого старого шарлатана. Я храбрей тебя, месье! У меня не было корабля, на который я мог бы отступить, — а тебя, как я знаю, ожидает корабль…
— Я признаю твое мужество, — сказал Кейн. — Но ты удовлетворился тем, чтобы править каннибалами… да ты и среди них-то самая последняя душонка. А я собираюсь вернуться к своему народу… как только покончу с тобой.
— Твоя уверенность в себе тоже внушала бы уважение, не будь она так забавна. Эй, Гулка!
На открытую площадку между ними выбрался исполинский дикарь. Второй подобной громадины Кейн не видал никогда в своей жизни, только вот двигалась эта громадина с гибкой грацией кошки. Руки и ноги чернокожего походили на необъятные древесные стволы, при каждом движении на них вздувались и опадали могучие мышцы. Голова, напоминавшая обезьянью, росла прямо из чудовищных плеч. Громадные руки казались сродни лапам гориллы, под низким покатым лбом прятались звериные глазки. Плоский нос и толстые красные губы дополняли облик полнокровной дикости, необузданной и первобытной.
— Это Гулка, убийца горилл, — сказал Ле Лу. — Это он подкараулил тебя на тропе и уложил кулаком. Ты сам вроде волка, месье Кейн, но с того мгновения, как твой корабль показался на горизонте, за тобой пристально следило множество глаз. И будь ты хоть сам леопард, ты бы нипочем не заметил Гулку и не услышал его. Он охотится на самых хитрых и свирепых животных, охотится в их родных лесах. Он ходит на север и ловит там «зверей-ходящих-как-люди» — вроде вот этого, которого он убил несколько дней назад.
Кейн посмотрел туда, куда указывал палец Ле Лу, и увидел странное человекоподобное существо, висевшее на коньке одной из крыш. Оно было наколото, как на вертел, на острый конец шеста. Свет костров не давал возможности подробно его рассмотреть, но в очертаниях волосатой туши безошибочно угадывалось нечто несомненно человеческое.
— Самка гориллы, которую Гулка убил и приволок в деревню, — пояснил Ле Лу.
Гигант между тем нагнулся к Кейну и уставился англичанину прямо в глаза. Пуританин хмуро ответил на его взгляд, и спустя некоторое время дикарь, не выдержав, отвернулся и подался назад. Взгляд мрачных глаз Кейна глубоко проник в сумеречное сознание охотника на горилл, и впервые за всю свою жизнь Гулка почувствовал страх. Желая отделаться от неприятного ощущения, он обвел соплеменников вызывающим взглядом; а потом, совсем уж как животное, с барабанным звуком ударил себя в грудь, оскалил зубы и напряг колоссальные мышцы. Никто не издал ни звука. Это было первобытное звероподобие во всей своей красе. Те из зрителей, кто был больше похож на людей, наблюдали за Гулкой — одни, посмеиваясь про себя, другие — терпимо, третьи — с тихим презрением.
Охотник на горилл украдкой покосился на Кейна, проверяя, смотрит ли на него англичанин. А потом, издав устрашающий рев, вдруг бросился вперед и выдернул из круга одного из мужчин. Трясущаяся жертва отчаянно заверещала, умоляя о снисхождении. Великан швырнул несчастного на грубо сработанный алтарь перед темным идолом, блеснуло занесенное копье, и крики оборвались. Черный бог молча наблюдал за происходившим у его подножия, и чудовищные черты, казалось, озаряла жестокая улыбка. Он испил крови. Удовлетворило ли его приношение?
Гулка прошествовал назад, остановился против Кейна и принялся вращать окровавленным копьем перед лицом белокожего пленника.
Ле Лу захохотал… И тут неожиданно на сцене появился Нлонга. Откуда он взялся, осталось никому не известным. В какой-то миг его не было, а потом он попросту возник, сгустился из воздуха рядом со столбом, у которого стоял привязанный Кейн. Колдун прожил век, изучая все тонкости искусства создавать иллюзии; он в совершенстве умел появляться из ниоткуда и исчезать в никуда. На самом деле для этого нужно было просто очень хорошо чувствовать внимание зрителей. Остальное зависело от ловкости.
Царственным жестом маленький колдун отстранил Гулку, и великан охотник поспешно шарахнулся прочь, как бы для того, чтобы поскорее убраться с глаз Нлонги… но тут же с невероятной скоростью развернулся и сплеча шарахнул шамана ладонью по уху. Удар был страшный. Нлонга свалился, точно бык на бойне. В мгновение ока его сцапали и привязали к тому же столбу, рядом с Кейном. Из толпы народа послышался неуверенный ропот. Царь Сонга метнул в ту сторону грозный взгляд, и ропот сразу затих.
Ле Лу откинулся на спинку трона и захохотал уже во все горло:
— Вот и добрался ты до конца тропы, месье Галахад! Старое чучело думало, что я знать не знаю о его замыслах. Тогда как я прятался за дверью хижины и слышал от и до всю вашу занимательную беседу. Ха-ха, месье! Черный бог предпочитает пить кровь, но я уговорил Сонгу предать вас обоих огню. На мой вкус, это зрелище гораздо забавней, хотя, боюсь, нам придется отказаться от обычного в таких случаях пира. Ибо, когда у вас под ногами разведут огонь, сам дьявол не убережет ваших тел: обуглитесь, как головни!
Сонга возвысил голос, отдавая приказ. Несколько его соплеменников принесли дрова и сложили их возле ног Нлонги и Кейна. Тем временем к колдуну вернулось сознание, и он что-то прокричал на своем языке. Толпа, скрытая темнотой, вновь недовольно заворчала. Сонга прорычал что-то в ответ…
…Кейн взирал на происходившее почти отрешенно. Где-то в глубине его души пробуждались смутные воспоминания — нет, не его собственные, но те, что дремали в крови человечества, передаваясь от поколения к поколению. Память, подернутая мглой минувших эпох. А ведь я уже был здесь, думалось Кейну. Я все это уже видел когда-то. Мертвенный отсвет огня, разгоняющий угрюмую ночь, плотный круг лиц, больше похожих на звериные морды, оскаленные в кровожадном предвкушении… И бог! Там, чуть поодаль, окутанный тенью, — Черный бог! Все тот же Черный бог, думающий во мраке свои ужасные думы. Я уже слышал эти песнопения, этот остервенелый хор молящихся. Там, во глубине веков, на заре мира. Я слышал беседу рокочущих барабанов, я видел жрецов, распевающих заклинания, я чувствовал этот отвратительный, но и возбуждающий, довлеющий надо всем запах только что пролитой крови. Все это я уже наблюдал — не здесь и не сейчас, но наблюдал. А теперь я сам стал главным действующим лицом…
