Я же только что пришел.
– Куда угодно, дурень. Убегай!
– Я работу не брошу, Сосиска!
– Клеменс жив, – сказал Сосиска.
– Кто? – переспросил Пиджак.
– Димс! Он жив.
– Кто?
Сосиска, моргая, отступил.
– Да что с тобой, Пиджачок?
Тот устало сел на ящик, покачал головой.
– Сам не знаю, Сосиска. Я тут все беседовал с Хетти о своей проповеди на День друзей и семьи. Она снова разоряется про сыр и деньги Рождественского клуба. Потом еще приплела мою мамочку. Сказала, моя мамочка не…
– Брось свое мумбо-юмбо, Пиджачок. Ты в беде!
– Из-за Хетти? Чем я теперь-то провинился?
– Хетти уже два года как мертва, дурень!
Пиджак надулся и тихо ответил:
– Не надо так про мою дорогую Хетти, Сосиска. Она тебе ничего дурного не сделала.
– Она была не такая уж дорогая на прошлой неделе, когда ты волком выл про деньги Рождественского клуба. Забудь ты о ней хоть на минуту, Пиджачок. Димс живой!
– Кто?
– Димс, дурень. Внук Луи. Помнишь Луи Клеменса?
– Луи Клеменс? – Пиджак с искренним удивлением склонил голову набок. – Луи как раз мертв, Сосиска. В этом мае будет пять лет. Мертв дольше моей Хетти.
– Да я не про него. Я про его внука Димса.
Пиджак посветлел лицом.
– Димс Клеменс! Величайший бейсболист в истории нашего района, Сосиска. Станет следующим Пулей Роганом. Однажды я видел, как играет Роган, еще в сорок втором. В Питтсбурге, сразу перед тем, как переехать сюда. Чертовский игрок. Повздорил с судьей, и его вытурили с поля. Судил Боб Мортли. Мортли был что-то с чем-то. Величайший негритянский судья. Сам носился почище бейсболистов, этот Мортли.
Сосиска сперва уставился на него, а потом тихо спросил:
– Что с тобой, Пиджачок?
– Да ничего. Хетти просто совсем заела. Приходит ко мне такая, мол: «Я знаю, что твоя мамочка…»
– Слушай сюда. Ты выстрелил в Димса, а он жив и придет со своей шпаной по твою душу. Так что тебе пора тикать…
Но Пиджак все еще говорил и ничего не слышал.
– «…тебя унижала». Не унижала меня мамочка. То была не мамочка, Хетти, – сказал он в пустоту. – То была мачеха.
Сосиска тихо присвистнул и сел на ящик напротив Пиджака. Поискал глазами мистера Иткина в магазине, который все еще занимался покупателями, потом взял банку рутбира с джином и сделал большой глоток.
– Может, меня к тебе пустят, – сказал он.
– Куда?
– Когда тебя посадят в тюрьму. Если ты до этого доживешь.
– Хватит меня доставать ерундой.
Сосиска недолго посидел в задумчивости, попивая джин, потом попробовал зайти еще разок.
– Ты же знаешь Димса, да? Внука Луи?
– А то, – сказал Пиджак. – Учил его бейсболу. Учил в воскресной школе. У парнишки талант.
– Он словил пулю. Чуть не насмерть.
Пиджак наморщил лоб.
– Боже всемогущий! – сказал он. – Жуть какая.
– Причем словил из-за тебя. Как Бог свят. Это ты в него стрелял.
Пиджак сперва фыркнул, думая, что это шутка. Но серьезное лицо Сосиски не дрогнуло, и улыбка Пиджака поблекла.
– Ты же меня дуришь, правда?
– Куда там. Ты к нему подкатил и достал свою старую гаубицу. Которую тебе из армии притащил двоюродный брат.
Пиджак обернулся, залез в карман пиджака на полке за спиной и вынул кольт.
– А я-то думал, зачем достал эту штуковину… – Постучал пистолетом по руке. – Видишь, из него не стреляли со времен покупки. Всего одна пуля и есть, и та для красоты. – Тут он заметил пустую гильзу и с бледным видом уставился на пистолет.
Сосиска отвел ствол к полу, поглядывая на дверь.
– Убери ты эту хреновину! – прошипел он низким голосом. – Уже достаточно наделал с ней бед!
Впервые слова, просочившись через хмельной ступор Пиджака, возымели эффект. Он заморгал в замешательстве, потом рассмеялся и фыркнул.
– Я мало что помню из последних дней, Сосиска. После того как мы с тобой вчера накидались «Конгом», я пошел домой, видел во сне Хетти, и мы, как обычно, поругались. Потом я проснулся и почуял, что мне нужен, что называется, завтрак чемпионов, и опохмелился «Конгом». Потом я сходил к Димсу спросить насчет бейсбольного матча с Вотч-Хаусес. Нам без Димса победы не светит, сам знаешь. У паренька талант! Уже в тринадцать бросал на скорости в сто двадцать пять километров в час. – Он улыбнулся. – Я всегда его любил.
– Ну, как-то странно ты это проявил. Вышел во двор и взял его на мушку. Прямо на глазах у его банды.
Пиджак был ошеломлен. Его лоб недоверчиво наморщился.
– Но я эту штуку из дома-то почти не выношу, Сосиска. Даже не знаю, как… – Он облизал губы. – Напился, видать. Я же его не больно?
– Он живой. Говорят, только ухо отстрелено.
– Что-то совсем на меня не похоже. Нехорошо это, отстреливать человеку ухо. Человеку их дадено всего два.
Сосиска ничего не мог с собой поделать. Еле подавил смешок.
– Ты заходил сегодня к себе?
– Да не. Пошел на работу сразу после того, как… – Пиджак помолчал, на его лице прорезались воспоминание и тревога. – Вот теперь, если подумать, и правда припоминаю какого-то пацана с окровавленной головой, который чем-то подавился. Это я припоминаю. Так что я провернул ту штуку, какую со мной как-то раз проделал врач еще на родине. Он не мог дышать, бедняга. Но я ему прочистил горло. Кажись, помогал я как раз Димсу. Он сейчас в порядке?
– Так здоров, что повесит тебе золотую звезду на грудь, перед тем как изрешетить.
– Не может этого быть!
– Но было!
– Не помню! Не может быть, чтоб это я.
– Ты в него стрелял, Пиджачок. Понял ты или нет?
– Сосиска, я понимаю еще говорить о том, что мальчишку, который зарывает такой талантище, стоит пристрелить. Но – вот тебе крест – сколько помню, я в него не стрелял. А если и так, то только потому, что хотел, чтоб он вернулся в бейсбол. Как ухо заживет, он обо всем забудет. У меня самого только одно слышит. Подавать-то можно и с одним ухом. – Он недолго помолчал, потом прибавил: – А кто-нибудь видел?
– Да нет. Только все у флагштока.
– Ого, – тихо сказал Пиджак. – Это все равно что по ящику выступить. – Он хлебнул джина, и ему полегчало. Никак не получалось определить, сон это или нет.
Сосиска протянул ему пиджак.
– Уезжай прямо сейчас, пока можешь.
– Может, стоит позвонить в полицию и все им объяснить?
– Забудь. – Сосиска глянул на дверь. – У тебя еще остались родные в Южной Каролине?
– Не был там с тех пор, как помер папа.
– Сходи к Руфусу в Вотч-Хаусес. Заляг там на дно. Может, оно как-нибудь само все затихнет… но в лотерее я бы на это не ставил.
– Не пойду я ночевать
