с тобой соседями.
«Вот и сюрприз, на который он мне намекал», — подумал я. Но вслух сказал иное: спросил, не воспротивятся ли «значимые люди — для нашего района и всего города в целом» соседству с моей семьёй. Отметил, что швея и учитель физики — не самые статусные профессии (пусть и официально уважаемые).
— Поэтому, Мишаня, я и не поторопил твоих родителей с датой бракосочетания, — ответил Фрол Прокопьевич. — Учитель физики и портниха — бесспорно важные специальности. Но, как ты правильно заметил: твои родители по своему социальному статусу не соответствуют собравшейся в моём доме подсистеме общества. Но это пока.
Он выдержал паузу. Но не для того, чтобы я обдумал его слова — бывший лётчик сжал челюсти, вновь прижал ладонь к рёбрам напротив сердца. Ответил на моё беспокойство вымученной улыбкой и покачиванием головы. Пенсионер заверил меня, что «сейчас всё пройдёт».
— Не забывай, Мишаня, что в январе Виктор Егорович Солнцев допишет свою повесть о советских волшебниках, — продолжил он. — В апреле-мае он опубликует её в журнале — Серёжа договорится, что бы ускорили публикацию. Если понадобится, над текстом поработают лучшие редакторы — причешут и прилижут его тексты.
Фрол Прокопьевич выдохнул; одёрнул халат, расправил собравшиеся на груди складки. Он вновь улыбнулся — уже жизнерадостно. При дневном свете, что проникал в кухню с улицы, морщины на его лице выглядели карандашными штрихами. Улыбка делала их толще — на щеках и под глазами. Но стирала, будто ластиком, линии со лба.
— Ну, а к осени повесть великозаводского писателя Виктора Солнцева выпустят уже отдельным изданием, — сказал Лукин. — И это будет серьёзная заявка на вступление в Союз писателей СССР. Там, правда, для приёма в члены понадобится ещё одна книжка — я узнавал. Но вслед за первой историей о волшебниках, я уверен, появится вторая.
Генерал-майор снял крышку с заварочного чайника, поднёс его к лицу — принюхался к аромату чайных листьев и мяты. Одобрительно кивнул, плеснул в свою чашку щедрую порцию заварки. Но не уселся за стол — он сжал зубы, будто пережидал болевой импульс, и покачал головой.
— Рекомендации трёх членов Союза писателей не заставят себя ждать, — сказал Фрол Прокопьевич. — И кандидатуру Солнцева одобрят большинством голосов — я тебя уверяю. Так что мои соседи уже к следующему Новому году будут хвастать, что проживают рядом с «настоящим» писателем — «тем самым…»
Я заметил, что Лукин взглянул на дверь. Пенсионер будто раздумывал: не оставить ли меня на кухне одного — временно. Он снова поглаживал халат на груди, словно наслаждался качеством ткани и ощупывал узоры. Я похозяйничал: плеснул кипяток в чашки. Фрол Прокопьевич кивнул — поблагодарил меня за хлопоты.
— Писатель, у которого есть заветный членский билет — это уже значимый человек, — сообщил он. — Особенно в масштабах нашего города. Так что если мои соседи и побузят, то только на первых порах. Ну, а потом дружно пойдут налаживать с вашей семьёй дружеские отношения, потому как…
Хозяин квартиры не договорил. Я увидел, что он скривил вдруг губы. И тут же сообразил, что кожа на лице Лукина сегодня бледнее, чем обычно. Да и жилки на тонкой шее пенсионера то и дело вздрагивали, точно отмеряли пульсацию сердца. Генерал-майор прикрыл глаза и глубоко вдохнул.
— Фрол Прокопьевич, может, всё же выпьете ещё одну порцию своих волшебных капелек? — спросил я. — Или таблетку примите. Принесу их вам, если скажете. Как бы ни хотел вам польстить, но выглядите вы сегодня неважно. Да и самочувствие у вас, как погляжу, не как в лучшие дни.
Лукин нахмурил брови. И уже с силой прижал к груди ладонь, будто на мои слова откликнулось его сердце: болью. Я пошарил в памяти — убедился, что пожимал генерал-майору руку (да и не раз — в этом месяце). Фрол Прокопьевич раздражённо крякнул, устало всплеснул руками.
— Ты прав, Мишаня, — произнёс он. — Без новой порции капелек не обойдусь. Что-то я сегодня черпанул высоту. Так, глядишь, вот-вот и кустики замелькают. Совсем старым становлюсь. Ещё не вечер, а я уже машу крыльями, будто наломал погоду. Но это не страшно — всего лишь нервишки пошаливают. Скорее бы уже пришёл Юра.
* * *
Юрий Фёдорович Каховский явился в квартиру генерал-майора в разгар чаепития — когда я в очередной раз убедился, что морошковое варенье мне не по вкусу. Я крохотными глотками потягивал источавший аромат мяты индийский чай, дегустировал тёмный гречишный мёд от «знакомого пасечника». Но не налегал на блины. Потому что помнил, зачем меня сюда вызвали — бледное лицо Лукина не позволяло мне об этом забыть. Я не уточнил у Фрола Прокопьевича, что именно сегодня «изучу». Но понимал: нечто «особенное», из-за чего в преддверии моего очередного «приступа» бывший лётчик переживал гораздо больше, чем я.
Я считал, что исследование нового «орудия преступления» станет для меня лишь очередным просмотренным «ужастиком» (поучаствую ещё в одном убийстве «от первого лица»). Но видел, что для генерал-майора Лукина результаты моего видения явно имели огромное значение. Я отметил: Фрол Прокопьевич всё больше нервничал, дожидаясь появления Каховского (с «занимательной вещицей»). Он почти не прикасался к еде (мучил в тарелке один единственный блин). Прислушивался. И всё чаще посматривал на выход в прихожую. Но уже не потирал грудь: принесённые мной из спальни пенсионера капельки и таблетка сделали своё дело.
От резкой трели дверного звонка Лукин вздрогнул. И тут же резво, будто юнец, вскочил со стула и помчался в прихожую. Я вздохнул, отодвинул от себя пустую чашку. Не гадал, «кого это принесло». Потому что услышал громкие знакомые голоса. Юрий Фёдорович и Фрол Прокопьевич обменялись приветствиями. Но не засыпали друг друга любезностями. Генерал-майор громогласно спросил: «Юра, ты принёс?» Мне почудилась дрожь в его голосе, будто бывший лётчик приложил немалые усилия для того, чтобы «выдавить» из себя этот вопрос. Подполковник Каховский заверил генерал-майора, что «всё сделал» и что «проблем не возникло».
Я не ждал, когда меня позовут — сам вышел из кухни. Пожал протянутую Зоиным отцом холодную руку. Поморщил нос от резкого запаха одеколона (Каховский будто нарочно перед работой обильно спрыскивал себя максимально вонючим парфюмом, чтобы отпугивать начальство и неприятности). Ответил на полдесятка ничего не значивших дежурных вопросов, которыми забросал меня Юрий Фёдорович, пока снимал верхнюю одежду. Понаблюдал за нетерпеливо переминавшимся с ноги на ногу Лукиным. Каховский рассеяно взглянул на им же принесённый в квартиру снег, перешагнул его. Вынул из кармана сложенный пополам конверт — протянул его хозяину квартиры.
— Я пообещал, что сегодня же верну, — сказал Зоин отец.
Фрол Прокопьевич кивнул — будто отмахнулся от слов Каховского. Он торопливо развернул чистый неподписанный конверт (с нарисованной яркой веткой рябины), осторожно вытряхнул из него себе на ладонь маленький металлический предмет. Фрол Прокопьевич шумно выдохнул, нахмурился, плотно сомкнул губы (те превратились в тонкие, почти белые полоски). Генерал-майор повернулся к лампе, взглянул на принесённую подполковником милиции «занимательную вещицу» при ярком искусственном желтоватом свете. Загородил от меня предмет своего пристального внимания. Мне не хватило роста, чтобы заглянуть пенсионеру через плечо.
Но уже через пару секунд Лукин сам показал мне предмет своего интереса.
— Это пуля, — сказал он. — Та самая. Которая пробила сердце моего старшего сына.
Фрол Прокопьевич посмотрел мне в лицо. Я не заметил в его глазах и намёка на слёзы. Бледная кожа пенсионера на скулах и на щеках покрылась розоватыми пятнами. А не прикрытая воротником халата жилка на тонкой шее бывшего лётчика дрожала, будто била набат.
— Я хочу узнать, кто это сделал, — произнёс Лукин.
Его голос походил не на привычный крик — на зловещее шипение. Ветеран Великой Отечественной войны вдруг превратился из «добродушного дедушки» в того самого человека, который сорок с лишним лет назад не задумываясь расстреливал самолёты своих противников.
Я кивнул.
— Конечно, Фрол Прокопьевич.
И добавил:
— Я посмотрю.
Мы вошли в гостиную. Я шагал впереди, словно на время обрёл новый статус: стал «вожаком стаи». Лукин вновь превратился в гостеприимного и заботливого хозяина дома. Он осыпал меня вопросами о том, где я собирался «смотреть», что мне понадобится «для работы», не мешает ли мне свет, не хочу ли я «о чём-то попросить». Я отвечал односложно. Заявил, что сяду «там» (пальцем указал на одну из разложенных на диване подушек), что яркий свет из окна мне не мешал. Мысленно отметил, что не зря воздержался от поедания блинов: в предвкушении «новой серии ужастика» мой желудок уже недовольно
