я начал этот рассказ, испаряются бесследно, а всё более думаешь про внука, который будет с измазанной мордочкой уписывать клубнику в сахаре, пока бабушка не прикрикнет из кухни:
— Хватит уже вам лакомиться! Хорошо ли промыли? А то глисты появятся у мальчишки — будем его по докторам водить.
Мальчик скажет, что глисты уже у него имеются и без клубники, так что не страшно. Бабушка, то есть моя жена, всплеснёт руками и запричитает, а мы аккуратно доедим всё, что приготовлено в глубокой тарелке.
В общем, в жизни дорого всё, что жизнь. В том числе и такие вот маленькие радости. Раньше времени кому охота уходить в полное и вечное одиночество от внука с физиономией, измазанной клубничным соком, от сливового дерева, что каждый год исправно дарит нам вёдрышко-другое плодов, от пышного абрикосового дерева «колировки», которое разрослось, укрепившись могучими корнями в чернозёме под метровым слоем песка: почва у нас не ахти какая, весьма даже непродуктивная.
Для здоровья, говорят, надо бегать.
Бегают нынче, как известно, и старики, и молодые, тренируют сердечную мышцу, разгоняют пульс до ста или ста двадцати ударов, совершенно не ведая, хорошо это или плохо. Один наш линотипист, Гребенников, или попросту Сеня, был очень слабогрудый — свинцовая напасть! — часто болел, хотя лет-то ему было не более тридцати. Так он стал бегать да ещё купаться в ледяной воде, — записался в «моржи». И что же? Теперь не узнать его — поздоровел, румянец во всю щёку. А знакомый мой из соседнего двора, бухгалтер торговой базы, посещал занятия группы «Здоровье»; однажды он возвратился с очередной тренировки и... дал дуба. Так что ещё неизвестно: бегать или шагать. Я лично не бегаю, а когда выпадет свободный час, отправляюсь на Зелёный остров. Миновав мостик, перекинутый над рукавом Днепра, гуляю, дышу ветром, тренирую сердечную мышцу. Хожу один — жена не выносит бесцельных прогулок. Ей или театр подавай, или кино; привлекательны для неё ещё визиты к знакомым, хотя, признаться, знакомых мы давненько не посещаем.
Летний вечер только начинался — было часов семь или начало восьмого — и солнце клонилось на запад. Я никак не предполагал, что в этот тихий и красивый вечер меня подстерегает беда.
Перебрался на остров и шагаю по асфальтовой дорожке мимо кустарников, мимо деревьев да фанерных домиков, свезённых сюда с городской площади после новогодних детских забав: тут тебе и теремки разные, и хатёнки-мазанки, и избушки на курьих ножках, — целая деревушка пёстрая выстроилась на берегу. Прохожу, значит, мимо этих теремков, как вдруг слышу оттуда женский крик: «Убирайся! Убирайся вон!» Никого поблизости нет, а голос — отчаянный. Я и ринулся на помощь.
— Эй, кто там? Выходи!
Из теремка выскакивает девушка этакая махонькая, волосы вразлёт, юбчонка на ней «мини», кофточка, как сейчас помню, синеватого цвета. Умчалась, голые коленки только сверкнули. Успел я в какое-то мгновенье уловить, что глаза у неё испуганные, а на лице почему-то улыбка. И тут из теремка выходят двое. Парни лет двадцати, один с усиками, в руках портфель. Оба пунцовые, — видать, навеселе.
— Что ж это вы, ребята, — говорю, — девушку обижаете? Ещё, наверно, студенты.
— Ничего такого, папаша, — говорит тот, что с портфелем, — мало ли сумасшедших девчонок на свете! Сама позвала нас сюда, в детский городок. На сказку, говорит, похоже... Ничего такого не думайте, папаша... — И моргает тому, второму, который с тыла у меня очутился.
— Старикан забыл, наверно, что смолоду сам за женским полом ухаживал, — отозвался тот.
— Довольно странно вы себе представляете это самое... ухаживанье, — начал было я, но проводимой мною воспитательной работе был положен конец сильным ударом по голове. Ударил тот, что стоял сзади. Обладатель портфеля, в свою очередь, по-боксёрски выбросил вперёд кулак, и я почувствовал острую боль в скуле. Упал я, ударился головой об асфальт.
Очнулся от нового приступа боли — они топтали меня ногами.
— На помощь! Люди! — кричу, а никто не слышит: голоса нет. Поднялся кое-как, хриплю:
— Держите бандитов!
А у самого слёзы, смешанные с кровью, текут и текут по лицу, и на душе так тошно, что, кажется, лучше бы не дожил до этого часа. Внучек предстал в воображении, мелькнули в памяти жена и дочка с зятем, и всё такое близкое и домашнее беспорядочно проносилось в мозгу, как это, наверно, бывает в минуты расставания с жизнью.
Молодые парочки как ни в чём не бывало идут себе навстречу. Я же стою весь в пыли и крови, подходят люди: как да что, гражданин? Толком не могу рассказать.
Один и говорит:
— Поменьше бы, папаша, пили, так оно бы не случилось такого.
Стыдно мне, деваться некуда, понимаю, что на вид не внушаю доверия.
— Не в том дело, — говорю, — девчонка здесь была... кричала она, я и прибежал...
— Не вмешивались бы, оно б и лучше. С хулиганами нечего связываться. — Это женщина какая-то поучает, с мужчиной подошла.
— А коли бы ваша это дочь оказалась? — говорю.
— Моя дочь никогда бы сюда с парнями не пошла. Видно, штучка тоже хорошая.
— Молчи и не вмешивайся, — прикрикнул муж на неё. — Пошли.
Но тут уже из молодых кто-то сказал:
— Да что же это, товарищи, старик кровью истекает, а мы болтаем. А ну-ка, ребята, помогите...
Что сказать? Доставили меня в штаб дружины, что в парке, вызвали скорую помощь, доктор привёл в порядок лицо, а лейтенант милиции спрашивает:
— Опознаете преступников, если покажем вам?
— Опознаю того, что с портфелем.
Снова потерял сознание. В себя пришёл уже дома, на диване; жена рядом, заплаканная, и зять, и дочка, а внучек вытаращил глазёнки и смотрит на дедушку, который впервые в жизни появился в доме в таком ужасном виде.
— Ты, дедушка, герой? — слышу его голосок. А в ответ ему зятев голос:
— Не морочь дедушке голову. Она у него и так болит. Как вам сейчас, папаша? Не хотите ли попить чего?
Я пить не хочу, только слёзы душат меня, потому что не привычен я к таким словам, хотя внимания и от дочки, и от зятя вполне нам достаточно. Какие-то они нынче все озабоченные, деловитые, вечно торопятся, о чувствах своих предпочитают умалчивать — стесняются, что ли? Зять на строительстве знаете как занят, а ещё и совещания, и заседания. Лида в мартеновском цехе. Хотя у печей непосредственно не стоит, а всё же работа, как у сталеваров, горячая: печётся об экономике и производительности. Теперь ещё, рассказывала, реконструкция готовится, мартены будут сносить, а конвертеры
