Кармела неожиданно вылавливает информацию из хаоса цифр и букв в углу экрана.
— Это сегодняшняя запись?
— Да, снято через IP-камеру, — подтверждает Нико. — Они сами по себе как маленькие компьютеры и транслируют изображение в реальном времени…
— Профессор Мандель использовал такие, чтобы изучать поведение насекомых…
Нико снова рычит, — возможно, это все-таки его смех.
— Точно. Поведение насекомых.
Художник больше не ускоряет запись, из этого Кармела заключает, что нужно смотреть внимательней.
Очевидно, это семья. Отец, полноватый и плешивый, с помощью сына выгружает из багажника велосипеды. Старшая дочь помогает матери накрывать на стол: вот она таскает пакеты. Малышка носится взад-вперед. Кармела как будто рассматривает еще одну картину, пахнущую так же, как и всё вокруг нее, но с движущимися фигурками. Звука нет, звучат только неживые приборы.
И тогда Кармела вспоминает. Последний кусочек встает на свое место.
— Это ведь… семья из сьерры… те… кто… погиб… сегодня?
— Потом расскажешь. — Стена по имени Нико Рейноса не поддается. Но теперь он начинает комментировать. — Смотри… Мальчик что-то говорит. Отец отвечает… Мальчик попросился погулять в одиночку, это точно. Вот кто остался на поляне: родители, старшая сестра и малышка…
Мать носит миски с едой. Старшая дочь — посуду. Отец согнулся, поправляя что-то в велосипеде…
Картинка внезапно заслоняется большой темной тенью. Кармела вздрагивает от неожиданности.
— Так, это, видимо, сорока, — поясняет Нико. — Она закрыла объектив. Но дело не в сороке… Смотри внимательно… — Мужчина тычет в экран толстым перепачканным пальцем. — Вот, начинается.
Кармела смотрит, но ей трудно сосредоточиться. Что-то переменилось.
— Видела?
— Не знаю…
— Погоди, я отмотаю назад. Обрати внимание на их позы.
Кармела подается вперед и щурит глаза. Нико останавливает запись, Кармела изучает каждую фигуру. Отец наклонился над велосипедом. Мать сняла куртку и вешает ее на стул. Старшая дочь держит вилку. Младшая замерла в прыжке.
— Да, вижу. И что?
— Теперь смотри.
Нико нажимает на Play. Отец отпускает велосипед и оборачивается. Мать отпускает куртку и оборачивается. Старшая дочь отпускает вилку и оборачивается. Малышка приземляется на землю и оборачивается. Они делают это одновременно, с идеальной хореографической слаженностью. А потом все они идут в одну сторону.
В сторону камеры.
— Они ее заметили, — догадывается Кармела.
— Что заметили?
— Камеру. Они заметили, что их снимают.
— Нет. Дело не в этом. Там никого не было, только камера.
— Тогда что с ними происходит?
— Происходит, это уж точно, — отвечает Нико.
Четыре фигурки приближаются, но теперь Кармела замечает, что они действительно не смотрят на камеру. Они просто движутся в этом направлении. Шаги у всех четверых ритмичны, так же ритмично они взмахивают руками. От такого единообразия затылок Кармелы покрывается мурашками.
Семья уже совсем рядом с местом, где закреплена камера, но она подвешена высоко, им придется пройти под ней. Первой идет младшая девочка — ведь она находилась ближе всех. Следом идет ее сестра, дальше — мать. Отец замыкает шествие. В строгом порядке. Теперь становится различимо лицо малышки. Кармела вздрагивает. Девочка ни на что не смотрит. Она смотрит перед собой, но зрачки ее разошлись по сторонам, как будто что-то выискивают. У ее лица нет выражения. Старшая…
И тогда происходит что-то еще.
— Подожди! Останови! — Нико нажимает паузу. Кармела указывает на полосу неба над четырьмя фигурами. — Это… птицы?
— Да, похоже.
Кармела подходит к экрану вплотную, едва не касаясь пальцем.
— Мне кажется, это сороки. Слетелись вместе и выстроились в одну линию… Сороки на такое способны, они птицы ловкие, но это не перелетный вид… Зачем такой строй?..
В ее голове вспыхивает воспоминание: университет, лекция по этологии. Мандель веселит студентов очередной историей: «Вы напоминаете мне одного фермера, владельца коровьего стада, который ни разу в жизни не видел жирафа. И вот однажды фермер его увидел: пятнистое тело жвачного животного, неестественно длинная шея, маленькие рожки на голове… Фермер в испуге и смятении кричит: „Не может быть!“ Но это может быть. Коровы и жирафы возможны. То, что ты никогда их не видел, не делает их несуществующими…»
Этого не может быть. Но это происходит.
Члены семьи один за другим покидают видимую зону, проходя под камерой. Вереница сорок тоже пропадает из кадра.
Как голуби в небе над ее домом. Знакомое и незнакомое. Корова и жираф.
Этого не может быть. Но это есть.
— И что… Куда они все ушли?
— Несомненно, об этом же сейчас спрашивает и несчастный паренек, — сухо отвечает художник.
И действительно, спустя недолгое время возвращается мальчик, жертва жестокой игры в прятки: он ищет в машине, оглядывается по сторонам, бежит налево, бежит направо… Кармела почти слышит его отчаянные крики: мальчик зовет своих.
— Ты уже видела новости. — Нико подводит мрачный итог. — Его родителей и сестер обнаружили неподалеку. Убитыми. До сих пор неизвестно, кто это сделал…
Кармела смотрит на него в недоумении:
— Но почему Мандель… Это была его идея устроить съемку? Он установил камеры, прежде чем…
Бросив взгляд на помрачневшее лицо Рейносы, девушка пугается больше, чем во время просмотра видео. Хозяин дома смотрит на нее исподлобья, внезапно его черты искажаются яростью.
— Ну хватит, студенточка! — рычит Нико.
Движения его стремительны. Полсекунды — и Нико уже тянет ее на себя. Тянет за свитер, тянет так, что платок на шее едва не рвется. Образок Богоматери, бабушкин подарок, царапает Кармеле кожу, а Нико напрягает руку, притягивая ее лицо к своему. Он говорит яростным шепотом, без пауз:
— Хватит, красотуля. Не пытайся меня дурить. Мне насрать, была ли ты еще одной «Фатимой Кройер», еще одной смазливой девицей, которую он трахал, меня не колышут ваши перепихоны — но только не надо! Не надо! Происходят странные вещи, мы все это видим. Много говорят о манифестантах, но я тебе скажу: я был полицейским, я могу отличить уличные беспорядки от хаоса. Так вот это — хаос, ты слышишь? — Его дыхание пахнет апельсином и горьким кофе. — Не дури мне мозги, профессорша.
Она видит собственный испуг в его карих глазах.
— Нет… Не понимаю, о чем вы… Отпустите меня.
Художник не отпускает. «Он весь на нервах, — понимает Кармела. — Дело не во мне, дело в нем».
