Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
А есть ловкачи, что выуживают из канала вещицы, что в нем очутились. Ловля нехитрая: выстругивают длиннющую палку, цепляют на конец самовязаный сачок, идут себе по набережной, и давай шерудить по дну. Много чего находят. Порой золотое колечко с камушком, что с пальчика барышни упало и пропало. Но по большей части всякий мусор, которому тоже применение находится.
Семка, известный удильщик, вышел на свой промысел с голодухи. Третьего дня спустил в известном трактире[7] Васильева Иоакима Емельяныча на Сенной все до копейки, есть совсем нечего. Вот и пришлось в самую мерзкую непогоду тащиться с сачком на канал. Идет он вдоль ограждения, но ничего не попадается. Сачок воду процеживает, ничего путного. Как вдруг что-то нашлось. Да такое, что «с месту не сдвинуть». Тут Семка затаился, чтобы другие товарищи не заметили: наверняка большая добыча выпала. Подождал, будто отдыхает на ледяном ветру. А тут у набережной как раз спуск к воде имелся, весь в граните, как раз невдалеке от Кокушкина моста.
Не отпуская палку, Семка сошел по ступенькам и давай к себе подтягивать. Добыча большая, тяжелая, идти не хочет. Но Семка умелый, приноровился и сдюжил. Из воды показался верх большого куля. Наверняка прачка обронила ворох одежды. Продать, так рубля два заработаешь.
Не замечая холода гранита – к холоду народ привычный, – Семка встал на колени, сунул руку в ледяную воду и вцепился в свою находку накрепко, чтобы не упустить, а как вцепился, так и другой рукой подхватил ее, и потащил, и дернул, и вытянул из воды.
– Это, что там такое? – раздался голос сверху.
Оглянулся Семка беспомощно. У спуска стоял городовой Ермыкин – принесла нелегкая… Семка хотел было оттолкнуть от себя, бросить в воду то, что повезло выловить, но руки не отпускали.
– Вона чё… – пробормотал он с виноватым видом.
А городовой уже спускался к нему, припечатывая подковами сапог гранит ступеней.
– Мать честная… Так это же плавунец…
Страшное слово прозвучало, и некуда было Семке от него спрятаться.
Так и держал улов…
9
Литейный проспект, 45
По проспекту шел гигант в расстегнутом пальто с желтым саквояжем, от которого шарахались дамы и лошади. Точнее, от облака, источаемого сигарильей, что плыло за ним. Запах был столь крепок, что ни октябрьский холод, ни ветер, ни морось не могли с ним справиться. Голубь, залетевший в облако, упал камнем и беспомощно бил крыльями по тротуару. Городовой, до которого долетела волна, хотел было прекратить безобразие и даже схватился за шашку, но, заметив, кто изволит баловаться сигаркой на свежем воздухе, отдал честь и пожелал доброго дня. Господин кивнул ему с высоты своего роста и величественно зашагал дальше. Вопли и стоны несчастных, попавших под новые волны дыма, он не замечал, принимая за уличный шум.
Настроение у него было отличное. И было от чего. Аполлон Григорьевич взял себе неприсутственный день[8]. Вот такое у него случилось настроение. Отдавая криминалистике все дни, а если требовалось и ночи, что не были заняты актрисками, Лебедев решил, что и ломовой лошаденке требуется отдых. Захватив походный саквояж, с которым он никогда не расставался, великий криминалист покинул свою лабораторию на третьем этаже департамента полиции и отправился куда глаза глядят.
Его характера хватило бесцельно слоняться по улице ровно на пять минут. Свернув с Пантелеймоновской на Литейный проспект, Лебедеву потребовалась цель. Она нашлась довольно легко. Вспомнив, что недавно обидел хорошего, в сущности, человека, хоть немного свихнувшегося на спиритизме и фотографировании животного магнетизма, он направился прямиком к дому поблизости от Невского проспекта. Такие мелочи, как неприлично раннее время для визита, в расчет не брались вовсе…
…За последнее время доктор Погорельский пережил столько потрясений, столько утрат, что вера его в нужность дела, которому он отдавался целиком, сильно пошатнулась. Он смотрел на черно-белые снимки ладоней, из которых исходили иголочки наподобие морозных узоров, и думал, что неведомая сила, оставившая отпечаток, так и осталась загадкой. Да есть ли она вообще? Не обман ли, или того хуже, самообман – спиритизм и его проявления?
От тяжких мыслей Погорельский впал в хандру, что случается с жителем Петербурга гораздо чаще насморка. На звонок в дверь он лениво повернул голову: все приемы пациентов были отменены, никого не желал видеть. Позвонят и уйдут. Не принимает доктор, нет его.
Гость проявил упорство. Трезвонил так, будто собрался вырвать звонок с корнем. Чтобы отделаться от незваного посетителя, доктор прошлепал босыми ногами, в домашнем халате, к двери.
– Приема нет, уходите, – довольно грубо прокричал он, не отпирая замок.
– Отопритися-отворитися, месье Погорельский, к вам гонец прибыл, подарочек принес…
Голос был знаком. Меньше всего доктор желал видеть этого человека, поступившего с ним… да что уж тут скрывать: поступившего по-свински. С ним, его честью ученого и его изобретением. После такого руки ему подавать не следовало. Но, вместо того чтобы прокричать спиритическое проклятие на веки вечные и вернуться в кабинет, Погорельский открыл замок. А может, испугался, что гость вынесет плечом его не слишком крепкую дверь. С него станется.
– Что вам угодно? – спросил доктор, стоя на пороге и разглядывая цветущую усатую физиономию. Пахло от гостя чем-то изумительно мерзким.
– Приятнейший Мессель Викентьевич! Пришел к вам с миром и покаянием. И не с пустыми руками пришел, а с целительным средством. А то, гляжу, вы что-то, коллега, совсем раскисли.
Как ни хотел Погорельский злиться, но наглая дружелюбность, которой светился Лебедев, невольно подкупала.
– После того что было, вы еще смеете явиться… – печально сказал Погорельский.
– Да подумаешь, делов-то! – легкомысленно рявкнул Аполлон Григорьевич на всю лестницу. – Зато какая польза: убийцу поймали!
– Но какую цену потом пришлось заплатить.
– Цена не имеет значения, когда дело идет о поиске истины, – изрек Лебедев и сам удивился: все-таки долгое общение с Ванзаровым приносит странные плоды.
– Столько жертв… Столько жертв, – плаксивым голосом произнес Погорельский. – Моих друзей больше нет…
– Ничего, свидитесь на спиритическом сеансе.
Аполлон Григорьевич имел редкий талант: брякнуть гадость, на которую нельзя было обижаться. Погорельский, как ни старался, не смог найти в себе сил обидеться на этого цветущего гиганта, перед талантом которого втайне преклонялся.
– И что же за подарок мне принесли? – печально спросил он.
Из саквояжа появилась склянка с прозрачной жидкостью без этикетки.
Доктор невольно сглотнул слюну:
– Это то, что я думаю?
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
