— Чайку? Сделаем мигом. — Майор исчез и тут жевозвратился в сопровождении официанта, державшего электрический самовар. СамКолякин нёс явно увесистый, оранжевого пластика пакет. — Вот, длякотика вашего, — с чувством сказал он. — Печёночка телячья. Парная…
Варенцова. Не буди лихо…
Когда принесли счёт, платить по которому, учитывая съеденноеи выпитое, оказалось легко, приятно и даже смешно, Колякин вовсе показался ейвполне достойным человеком, отличным командиром, надёжей и опорой конвойнойслужбы. Такому не грех помочь, ободрить, поддержать по мере сил словом и делом.
— Да, майор, думаю, мы сработаемся, — сказала напрощание Варенцова, с одобрением кивнула и в сопровождении Забелина вышла насвежий воздух. И сразу услышала визг тормозов — это лихо, с понтом, по-пацанскиостановилось возле входа авто. Плевать, что корейское и, по сути, бюджетное,зато сразу чувствуется — от правильных пацанов: с тонированными в нольстёклами, с погремушками обвеса, с нестандартными покрышками, с великолепиемлитья. На капоте скалил зубы недовольный жизнью тигр — не аэрографированный,всего лишь плёночный, но зато страшный — аж жуть.[2] В целоммашина напоминала дешёвый леденец, завёрнутый в яркий фантик.
— Земеля, отвали, мы ненадолго, — веско послалводитель сунувшегося было парковщика. Вылез из машины, лихо подмигнулпопутчику, разминающему ноги на газоне.
— Ну, корень, и Ташкент. Сейчас мы с тобой пивкахолодненького…
Оба, что водитель, что пассажир, были прикинуты в чёрнуюкожу, жара там, не жара. Не столько крутые, как на понтах, не столько блатные,как голодные.
«Ну и шелупонь», — скривилась Оксана, гадливо прищурилаглаза и направилась было к забелинской «Ниве», но тут «шелупонь»заинтересовалась бомжом, тихо пробиравшимся через стоянку.
— А ну-ка, чмошник, стоять, — ощерилсярулевой. — Живо озадачился, упёрся рогом и протёр все стёкла моейласточки. Если хочешь оставаться таким же красивым и здоровым… Ну всё, впахоту, время пошло!
Оксана невольно вспомнила совсем другого бомжа, ошивавшегосяво дворе её питерского дома (напомним, сугубо ведомственного). Тот при видеподъехавшего автомобиля немедленно бросался протирать номера, думая такимобразом заработать на пиво; беда была в том, что номера при «протирке» грязнымрукавом нещадно царапались. Соответственно, контингент, состоявший из офицеров«компетентных органов», шарахался, ругался и спешил сунуть дворовому террористудесятку, только чтобы он близко к машине не подходил.
Здесь, похоже, ситуация складывалась принципиально иная.
— А чего их тереть-то, милай, — поднял головубомж, и его интонации вдруг показались Оксане смутно знакомыми. — Чёрногокобеля не отмоешь добела. Все одно в машине у тебя будет темно, как в жопе умавра. Не ведаешь, милый, куда рулишь…
— Что? — Рулевой страшно выругался и схватил бомжаза ватник на груди. — А ну, козёл, живо в пахоту! Ты, пидор, гребень,парашник, ложкомойник, дятел, сука, грёбаный чушок…[3]
Оксана, даром что была в форме, даже не вспомнила оприсутствии рядом своего прямого начальства. Ну забывала она в таких случаяхспрашивать разрешения — ругайте, наказывайте, подошла и с ходу вмазала носкомтуфли-лодочки водителю по ноге. Чуть пониже икры, аккурат в нервный узел. Тутже приласкала ладонью в почку, двинула коленом в бедро и от всей души, скаким-то зверским наслаждением засадила кулаком в печень. И кто говорит, будтоженщина неспособна отправить мужчину в аут по причине невозможности нанестидостаточно сильный удар, тот просто не стоял никогда под подобным ударом.«Правильный пацан» охнул, захрипел, ёкнул внутренними органами и, забыв пробомжа, начал укладываться на землю.
Однако упасть ему не дали. Сильные руки (на сей раз —мужские) схватили за воротник, и громкий голос рявкнул:
— Фамилия?
Это вмешался в происходившее подполковник Забелин. Тоже непостеснявшийся ни формы, ни присутствия подчинённой.
— Сучков мне фамилия, — всхлипнул рулевой, —а ему, — он указал на стоявшего столбом пассажира, — Засухин.Дяденька… — умоляюще посмотрел он на Забелина. — Тётенька… — Этоуже относилось к Варенцовой. — Простите! Отпустите! Я к братану насвиданку еду, весь на нервяке, вот и не совладал с натурой, не сдюжил, каюсь…Простите, дяденька, ошибка вышла…
Да, прав был классик: битие определяет сознание. А если приэтом присутствует ещё и васильковый цвет, воспитательный процесс поднимается нанебывалую высоту. Наивному Макаренко и не снилось…
— Документы! — велел Забелин. Взял, посмотрел, снеохотой вернул. — Так, значит, говоришь, к брату? На свиданку?
И Оксана начала понимать, отчего его так кротко слушалсявстреченный давеча вепрь.
— Так точно, дяденька, к брату, — часто закивалрулевой. — К молочному. К Федьке… Он теперь на расконвое, за хорошееповедение. Дяденька, отпусти, мы детдомовские, с Припяти. Без папы-мамы росли.Недоедали. Недопивали…
Он сиротски всхлипнул, дёрнул головой, а будучи отпущен смиром — поковылял к машине, держась за печень и подволакивая ногу, но со всейвозможной скоростью. Вот они с пассажиром забились в салон, хлопнули дверцы,вгрызлись в дорогу колёса…
— Клоуны, — посмотрел им вслед Забелин, кашлянул иповернулся к бомжу: — Ну что, цел? Жить будешь?
«Мама дорогая, — мысленно ахнула Оксана. Это был он!Тот самый бомж, что лет пять назад одарил её книгой Краева проБеловодье. — Господи, как он сюда-то попал? Или… или он всегда тут и жил,а „попала“ как раз таки я?..»
— Да что мне станется, — усмехнулся тот, почёсываяскулу. — А вот за державу обидно. Ездють тут всякие, хватают за грудя,оскорбляют честных граждан уголовными словами… А ведь сами-то убогие и не видятни зги…[4] — Тут он солнечно улыбнулся Варенцовой. — Атебе, желанная, за заботу да за участие низкий поклон.
Что-то в его манере было от скомороха. Ни за что неразберёшь, где дурачится, где всерьёз говорит.
— Тебе вообще-то куда? — спросил Забелин и глянулна часы. — А то можем и подвезти…
Оксана поняла, что эти двое были знакомы. И знакомы хорошо.
— Спасибо, мне недалече… — начал потихонькупятиться бомж. — Ты сам-то не забудь смотри: скоро грянет. Так что не стойпод стрелой…
— Кто это, товарищ подполковник? — подходя к«Ниве», самым невинным тоном спросила Варенцова. — Весьма колоритнаяличность!
