Дома вырастали так, словно были частью этой земли, а сама Феодосия живописно прилепилась к песчаным пригоркам. Другие небольшие курортные городки Крымского полуострова, исхоженного Двинятиным еще в юности, жались к таким же пригоркам или к отвесным скалам. Уютно светились за заборами стены из песчаника, ярко побеленные к лету. Многие маленькие домишки и особняки были покрыты красной черепицей, отчего возникало ощущение, что ты попал в сказку Андерсена.
Аппетит разыгрался от плаванья, ходьбы и запахов. Ели всюду, за каждым забором, причем, судя по запахам, ели вкусно. Еще бы, заметил сам себе приезжий, на юге и самого понятия «кухня» практически нет: обедают на улице, в многочисленных маленьких двориках, в тенистых беседках, увитых виноградом, — везде, где удобно и не очень. Едят с утра до вечера. Тут же курят, разговаривают и пьют чай, обливаясь потом и отмахиваясь веточками от комаров.
Присутствие моря изголодавшийся горожанин ощущал даже здесь, в глубине сухого курортного муравейника. Спешили на пляж группки полуодетых отдыхающих, некоторые семьи уже возвращались на обед. А вот дядька идет явно с рынка, сгибаясь под тяжестью огромных арбузов. Дети брызгаются водой из шланга, прикрепленного к уличной колонке.
Андрей подошел к калитке с нужным номером. Небольшой участок вмещал не только дом, но и густой фруктовый сад, за зеленым кружевом угадывались сложные нагромождения всевозможных сарайчиков и чуланов. Солнце жгло со всем жаром юга, однако там, за забором, было спасение от зноя. По воздуху распространялся острый тягучий аромат приготовляемого кофе, он смешивался с ароматами туи, персика и теплого морского бриза — запахами, неведомыми жителю задушенного пылью мегаполиса. Андрей постоял, внюхиваясь чуткими ноздрями. Он предвкушал встречу со старыми друзьями и улыбался.
— Извините, что беспокою, мы отстали от поезда, не найдется чего-нибудь съесть, выпить проезжему человеку?! — притворно жалостливым голосом запричитал гость.
— Иди грядки вскопай, вот на обед и заработаешь! — прогрохотало из-за забора.
— Мы к тяжелой работе не привыкшие, у нас от нее ручки болят! — продолжал юродствовать Андрей.
Над зеленой живой изгородью появилась лохматая голова Ивана. Увидев друга, он заорал во всю мощь своего командирского голоса:
— Галя! Ты посмотри, кто к нам приехал! Андрюха! Вот это подарок! — Выбежал из калитки и кинулся обнимать армейского товарища.
— Тише! Тише! Переполошишь всю округу! Задавишь меня на радостях! — отбивался тот.
— Андрюша! Вот радость-то! Наконец пожаловал! — Тут Галя подошла и тоже обняла Андрея. — Ну, проходи, не стой на улице!
Сквозь густой сад они прошли к дому. Хозяин совершенно не разделял минималистских взглядов современников. Пусть все повально увлекаются японцами, их провозглашением пустоты и покоя как принципов жизни. А вот Иван строил свою жизнь совсем по другому принципу: крупный, коренастый, очень обстоятельный и энергичный человек, он не любил пустоты как пространства и не понимал покоя как состояния души. Ивана было много, он заполнял собой, своей плотной фигурой и мощным голосом, любое, самое просторное помещение. Увлекался то одним, то другим делом, с таким характером и образом жизни ему следовало бы иметь целый выводок детей и многочисленную родню. Однако судьба распорядилась иначе. Жена Галина детей иметь не могла, родственники жили кто где, а среди многочисленных знакомых настоящий друг был только один, да и тот жил аж в Киеве, и звали его Андрей Двинятин.
Вскоре они сидели за обильным столом. Здесь были свиные биточки, запеченные в кляре, картошка, политая чесночным соусом, баклажаны, фаршированные брынзой
И зеленью помидоры. Наконец, присутствовала и главная гордость хозяйки — малосольные пупырчатые огурчики, от них шел такой укропный дух, что даже совсем непьющий человек не выдержал бы, потянулся за чаркой. Под хорошую закуску и выпивка была царская: семейная персиковая водка, секрет ее Галина сумела сохранить в глубочайшей тайне, несмотря на природную болтливость. Голова после «персиковки» была ясная, зато ноги не слушались и заплетались.
После обеда друзья закурили и решили, несмотря на нетвердую поступь, пройтись по «райскому саду», как выразился Андрей. Сад был гордостью Ивана и его единственным компромиссом с японцами.
Трудно найти горожанина, который бы хоть раз в жизни не отдыхал на даче, в саду или просто в селе у родственников. У большинства есть либо дача, либо домик в деревне. С нее кормились в безмятежные прежние годы, продолжают кормиться и сегодня. Однако смотреть на дачников сугубо утилитарно, как на людей, запасающихся продуктами на год, впрок, с мешками картофеля и этажами консервации, — значит, не понимать чувств людей, с таким желанием работающих на земле. Уж Иван-то их понимал!
Кроме наслаждения от сорванной с грядки морковки или петрушки, от потной физической работы на своем участке, он, как ни странно, получал огромную радость от вещей совсем не практических. Например, от того, что дикий виноград красиво обвил веранду — и там теперь тенисто и уютно. От того, что альпийская горка вся разноцветная, яркая, а душистый табачок так хорошо благоухает по вечерам. Вот и выходит, что красота — абсолютно практическая вещь.
Иван любил свой сад той самой выстраданной любовью городского жителя, которая подчас напоминает манию. Очутившись на благодатной крымской земле, он всерьез увлекся ландшафтным садоводством. Ему захотелось сочетать в своем саду пользу с красотой, и он решил воспользоваться опытом японских садоводов. Предметом его особого внимания и бурной радости была композиция, состоящая из расположенных друг за другом маленьких прудов и крохотных островков. «Это море и острова», — решил садовод. «А вот это — клочья тумана», — заявил он, добавляя в картину поэтической гармонии асимметричные насыпи из камней, привезенных с Карадага. Так он по-своему применил японский принцип расположения камней, песка, растений, деревьев и любых элементов сада под названием «Там, где они уместны».
Расположение других камней и белого песка тоже получило специальные названия: «Свора вздремнувших собак» и «Группа испуганных кабанов, разбегающихся в разные стороны». Кроме чисто эстетических фрагментов, в саду было очень много того, что составляло пищу для тела. Росло, цвело и плодоносило решительно все, что бы он ни воткнул в землю.
Андрей должным образом отреагировал на гордость своего друга.
— Ай да Ваня! Какой у тебя сад красивый, просто мировой сад.
— Нам с Галкой от тетки-покойницы достался этот садик, он и был хороший, но слегка запущенный. А мы его, видишь, сделали благодатным, тобто окультурили! ~ Ивану было явно приятно признание друга. Он весь аж светился.
— От какой тетки-покойницы? У тебя, насколько я помню, теток не было, это Галины?
— Ну да, ты же не в курсе. Их было три сестры, любопытная семейка. Теща моя, Светлана Павловна, к счастью, осталась жить в Екатеринбурге, от такой тещи чем дальше, тем лучше. Да что ты смеешься!.. Вот Галка тебе лучше о тетках расскажет, она это любит. Другая тетка, Екатерина, живет здесь, с нами. Сейчас она на вокзал пошла, сдает квартирку курортникам. И была еще третья тетка. Этот сад и весь участок — ее собственность, тети Любы Эске. Она погибла не так давно... Газовая плита взорвалась, чи шо. Хороший был человек. И муж, вдовец ее, Кадмий Феофанов — вот такой мужик! Художник. Другой бы мог пожадничать, ведь все им пополам принадлежало. А он и с садом помог, и дом подремонтировать. Тетю Катю все время уговаривает, чтобы она у него в Коктебеле жила, но ей больше нравится у нас. Там ветер на нервы действует, да и до квартиры ей тут ближе. Живет в летней кухоньке себе незаметно, иногда в своей квартире на Карла Либкнехта ночует... Ну ладно, я тебя совсем заболтал.
