— У вас всего две дочери, — заявил он родителям Лори. — Почему это у них не должно быть пышной свадьбы? Шатер можно не заказывать — просто вынесем мебель из гостиной, и если денек будет хороший, рассадим гостей на лужайке.
Она прямо-таки слышала, как он все это говорит. Лори повернулась на другой бок и зарылась лицом в подушку, стараясь подавить душившие ее слезы, потому что на протяжении всей жизни дед был для нее самым близким человеком, самым мудрым советчиком и самым надежным другом. Джейн и Роберт были погодками, а Лори родилась только шесть лет спустя, поэтому она всегда была сама по себе и росла словно единственный ребенок в семье.
— Все-таки она немножко странная, — говорили матери подружки, думая, что Лори их не слышит. — Вечно бродит одна. Она хоть когда-нибудь играет с другими детьми?
Но Лори не нужны были другие дети, потому что у нее был дед.
Дед всю свою жизнь прослужил во флоте. После отставки и кончины жены — то есть больше двадцати лет назад — он купил у сына клочок земли, построил себе дом и переехал в Корнуолл, навсегда оставив Портсмут. Дом был деревянный — из кедра, крытый дранкой, с просторной верандой, нависавшей над старым волноломом. В прилив волны с шумом разбивались о камни, напоминая деду о его славном прошлом. На перилах веранды был закреплен телескоп, в который он с удовольствием подолгу смотрел. Не за кораблями, потому что они больше не заходили в бухту, — там осталось лишь несколько стареньких рыбацких лодок, которые обычно валялись на берегу вблизи дома. Деду нравилось наблюдать за птицами и подсчитывать машины, проезжавшие по дороге, которая шла по другому краю песчаной косы. Зимой они появлялись совсем редко, зато летом, в туристический сезон, неслись одна за другой: солнце сверкало, отражаясь от лобовых стекол, а ровный гул моторов напоминал жужжание пчел.
Он умер прямо на веранде теплым летним вечером, с традиционным стаканчиком розового джина в руках, под музыку граммофона, игравшего в гостиной. Дед очень любил свой граммофон. Телевизор он не смотрел, зато был большим любителем музыки. О ночь, божественная ночь, чудесней я не знал… «Баркарола». Она играла, когда дед умер — пластинка все крутилась и крутилась на граммофоне, и игла, соскакивая, возвращалась к последнему аккорду.
У него было и старенькое пианино, на котором он играл с энтузиазмом, хотя и без особого мастерства. Когда Лори была еще малышкой, он разучивал с ней песни и они распевали хором под дедов аккомпанемент. Обычно это были матросские песенки на немудрящий мотив: «Джонни любит виски», «Рио-Гранде», «Шенандоа»… Но больше всего дед любил «Прекрасных испанок»:
До свиданья и прощайте, ах, прекрасные испанки,
До свиданья и прощайте, девы солнечной страны.
Нам приказ под парусами плыть в Британию обратно…
Он играл ее в темпе медленного марша, мощными бравурными аккордами, и Лори так старательно тянула долгие ноты, что ей частенько не хватало дыхания.
— Отличный медленный марш, — говорил дед, вспоминая, как играл «Прекрасных испанок» флотский оркестр на Китовом острове: контр-адмирал обходил строй, плескался в небе военно-морской флаг…
Его историям не было конца: он рассказывал про Гонконг, и Симонз-таун, и Мальту. Как воевал на Средиземном море, плавал на Дальний Восток и на Цейлон. На его долю выпали кораблекрушения, обстрелы и бомбардировки, но он отовсюду выходил без единой царапины, подтрунивая над другими и над собой, вечный и непотопляемый, — один из самых заслуженных адмиралов на флоте.
Вечный… Нет, и он был не вечен. Однажды его голова упала на грудь под звуки «Баркаролы», а стакан с розовым джином полетел на пол и рассыпался тысячью осколков. Никто не знал, сколько он просидел там, потому что никто и подумать не мог, что его уже нет. Рыбак, явившийся за лодкой, заглянул на веранду и понял, что что-то не так; он пришел к ним в дом, и, комкая в руках свою старую шляпу, сообщил печальную новость…
До свиданья и прощайте, ах, прекрасные испанки…
На траурной службе они пели «Да святится», а потом «Отец Небесный, вечный Спаситель». Лори взглянула на простой гроб, покрытый военно-морским флагом, и разразилась громкими безудержными рыданиями, так что мать вынуждена была потихоньку вывести ее за дверь. С того дня она ни разу не заходила в церковь; придумала сотню причин, чтобы не идти на вчерашнюю репетицию свадьбы.
— Я единственная подружка невесты и прекрасно знаю, что надо делать. Нет смысла мне идти в церковь, когда дома еще столько дел. Я помогу передвинуть мебель, пропылесосить ковер в гостиной…
Но сегодня другое дело — сегодня свадьба и никакие предлоги не помогут.
Да и в кровати дольше валяться нельзя. Лори встала, оделась, расчесала волосы и пошла поздороваться с Джейн. Джейн завтракала в постели — ей, лентяйке, это всегда нравилось. Лори ненавидела завтракать в кровати, потому что потом приходилось долго вытряхивать крошки из простыней.
Она сказала:
— Доброе утро, как ты себя чувствуешь? — и подошла поцеловать Джейн, а та ответила:
— Не знаю. А как я должна себя чувствовать?
— Может, ты нервничаешь?
— Нисколечко. Вообще, мне ужасно уютно и спокойно. И тепло.
— Сегодня чудесный день, — сказала Лори, вытаскивая мишку из-под подушки сестры. — Привет, Тедди, — шутливо приветствовала она его. — Знаешь, твои дни сочтены.
— Ничего подобного, — отозвалась Джейн, заталкивая медведя назад. — С ним еще наши дети будут играть. Поешь-ка со мной тостов.
— Нет, ешь сама. Тебе надо набраться сил.
— Тебе тоже надо. Ты же должна будешь ловить букет невесты, который я обязательно запущу тебе прямо в руки, и быть любезной с другом жениха…
— Ради бога, Джейн…
— Да ладно тебе! Это же Уильям Боскаван. С ним даже приятно побыть любезной. Конечно, ты вечно фыркаешь словно раненый кабан, стоит только ему появиться, но он тут ни при чем. С тобой он всегда исключительно вежлив.
— Ну да, и разговаривает как с десятилетней.
Уильям Боскаван всегда был всеобщим любимцем. Его отец владел адвокатской конторой, в которую пять лет назад поступил и Уильям, вернувшийся после учебы домой, чтобы жить и работать в родном городке. И не только жить и работать, а еще и разбивать сердца — чуть ли не всех девушек в округе. Был у него роман и с Джейн, однако она предпочла ему Эндрю Лэтхема. Как ни удивительно, это не повлияло на его дружбу с Эндрю, и когда зашла речь о свадьбе, Эндрю объявил, что Уильям будет другом жениха.
— Не понимаю, что тебе в нем не нравится.
— Мне все нравится. Просто он какой-то… слишком лощеный, что ли.
— Никакой он не лощеный. Он очень славный.
— Я хотела сказать… брось, ты прекрасно понимаешь. Эта его машина, и катер, и все эти девушки, которые начинают изо всех сил хлопать ресницами, стоит ему поглядеть в их сторону.
