— Хочешь, заплачу серебром, — предложил юнец. — А хочешь — золотом. Хочешь золота?
— Кто ж его не хочет? — ответила я резонно. — Ну, давай свое золото. Но что-то я не заметила у тебя кошелька.
Слова попали в цель, потому что пленник замер, а потом принужденно засмеялся.
— С собой нет, — он старался говорить дружелюбно, но не мог скрыть, что его так и распирало от злобы. — Только если ты меня выпустишь, мои люди…
— Твои люди? — перебила я его. — И кто же ты такой, господин мой золотой? Не иначе, как принц.
— Нет, — ответил он тут же. — Я… я — сын лесничего.
— Девушка в платье, расшитом серебром, — сказала я насмешливо. — С каких это пор дети лесничих щеголяют в подобных нарядах? Скорее я поверю, что ты украл бедняжку Гретель у богатого отца или напел о любви, уговорив бежать.
— Ты глупая, как курица, — вскипел он, но тут же прикусил язык и добавил миролюбиво: — Наш отец — один из королевских лесничих. Я не лгу. Если ты сообщишь о нас…
— Ага, пойду прямо к королевскому двору, — закивала я. — Это — Брохль, мальчик. Тут до ближайшего города три дня пути.
— Я не мальчик! — огрызнулся он. — Я — мужчина.
— Я состарюсь, когда ты станешь мужчиной, — засмеялась я, вызвав у него новый приступ бешенства.
Несколько минут он высказывал мне всё, что думает о моём уме, моей внешности, образе жизни и всех моих достоинствах. Достоинств у меня оказалось много, и пока юнец угомонился и замолчал, тяжело дыша, я уже вымыла Гретель, сменила под ней простынь и укутала. Теперь можно дожидаться маму. Она приедет, и раненую можно будет увезти в Брохль, а там передать на руки лекарю.
— Есть хочешь? — спросила я у своего пленника, и только теперь поняла, как проголодалась сама. Дынные цукаты совсем не утолили голода, и теперь мне мечталось о вкусной яичной кашке.
Несколько минут я с удовольствием наблюдала, как в спесивом юнце борются гордость и желание поесть, а потом достала из ларя несколько пряников, которые вылеживались там к следующей ярмарке.
— Возьми, — я предусмотрительно протянула ему пряник, наколов на лучинку, чтобы не схватил меня за руку. — Пока растоплю печь и пока приготовлю, пройдет время.
Он посмотрел на меня с ненавистью, но пряник взял и начал его с отвращением жевать. Я тоже взяла пряник и принялась растапливать печь.
— Как тебя зовут? — спросила я, укладывая в растопку лучинки. Спросила только для того, чтобы что-то спросить. Мне было совершенно не интересно его имя. Приедет мама, и мы сразу отправим незваных гостей в Брохль. Таким дикарям не место в приличном доме.
— Зачем спрашиваешь? — хмуро осведомился юнец, проглотив пряник в несколько секунд. — Что с Гретель?
— Кровь я остановила, повязку сделала. Теперь нам остается только ждать.
— Ждать?! — он так и взвился. — Ополоумела, ведьма деревенская?! Немедленно сообщи!..
Я переждала, пока он закончил орать и замолчал, переводя дыхание, а потом сказала:
— Не лопни от натуги, малыш. А если скажешь еще хоть одно обидное слово, я тебя на жаркое пущу.
— Ты спятила?! — он уставился на меня, сквозь прутья решетки.
— Нет, — я пожала плечами и протянула ему еще один пряник на лучинке. — Откормлю тебя, а потом зажарю и съем.
Мои слова произвели впечатление, потому что юнец закашлялся, чуть не подавившись.
— А что? — я удивленно приподняла брови. — Ведь так поступают все ведьмы. Едят нахальных, избалованных никчемных мальчишек, которые шляются по лесам без папочки и мамочки.
— Я тебе язык отрежу, язва, — пообещал он, продолжая уписывать пряник, а потом потребовал: — Дай еще. И воды.
— Тебе бы крапивкой, да по голому заду дать, — ответила я, но протянула ему еще пряник. — Отойди к стенке, я поставлю тебе воды.
Он послушался и отошел, а я быстро поставила возле решетки кружку с родниковой водой. Настоящей. Которая была вовсе не в ведре, а в кувшине.
Юнец напился, поел, посмотрел на сестру, грудь которой ровно поднималась и опускалась, и заметно подобрел. Вернее — перестал меня оскорблять. Хотя, кто знает — может, его испугала перспектива быть съеденным.
— Ты кто такая? — приступил он к расспросам. — Почему живешь в лесу? Как твое имя и кто твои родители?
— Назовись-ка сам сначала.
Он помялся, а потом сказал:
— Меня зовут Иоганнес.
— Имя больше тебя, — я не удержалась, чтобы не поддеть его. Конечно, он был слишком рослым для своего возраста. Ему лет пятнадцать, наверное. Я окинула парня взглядом, пытаясь определить, сколько ему лет.
— Что вытаращилась? — тут же нагрубил он.
— Нет, — задумчиво сказала я. — Не Иоганнес. Гензель — как раз твой размер.
9
Он заскрипел зубами, но сдержался, хотя на языке у него, скорее всего, вертелось с десяток ответных оскорблений.
— А как тебя зовут? — напомнил он.
— А зачем тебе? — фыркнула я. — Мое имя слишком незначительно, чтобы знать его сыну королевского лесничего.
Он хотел что-то сказать, но передумал и пробормотал:
— И в самом деле, незачем.
— Как получилось, что в девушку попала стрела? — спросила я. — Это разбойники?
Что-то я не слышала про разбойников в окрестностях Брохля, но всякое бывает. На душе заскребло, когда я вспомнила о маме — она всегда ездила по лесной дороге в одиночку…
— Нет, не разбойники, — как-то слишком быстро ответил Иоганнес. — Это… это был несчастный случай.
— Ты попал в нее стрелой? — сказала я укоризненно. — Малыш, да кто же тебе арбалет доверил?
— Помолчи! — огрызнулся он.
То, что он не стал оправдываться, еще больше уверило меня, что именно его неловкость и была причиной ранения. Бестолковый, грубый, напыщенный юнец. И зачем таких несет в лес? Сидели бы у себя дома, под крылышком у заботливой мамочки и строгого папочки.
Я разбила в миску несколько яиц, взболтала, сдобрила топленым маслом и отправила готовиться, а потом перебрала горстку крупы, промыла ее, ссыпала в кастрюльку, сдобрила душистыми листьями и корешками из маминых запасов и бросила туда же последний кусочек вяленого мяса. Если девушка придет в себя, то питательный бульон — вот что нужно тому, кто потерял много крови.
— Эй, головешка! — позвал меня пленник.
Очаровательное прозвище — как раз ударил по больному месту. Я постаралась не показать, как меня обидело подобное сравнение, и не ответила, продолжая колдовать у печи, мурлыча под нос песенку.
— Ладно, не злись, — примирительно сказал Иоганнес. — Мне по нужде надо. Выпусти, будь добра.
