Книга Сестрица - Дженнифер Доннелли

– Шесть су, – сказала жена пекаря, сложив мясистые руки на обширной конопатой груди.

– Шесть? – повторила за ней Изабель, недоумевая. – Но здесь же написано «три». – Она указала на прилавок с хлебом, где стояла дощечка с ценами, выведенными мелом.

Женщина плюнула себе в ладонь, стерла «3» и написала «6».

– Для тебя – шесть, – дерзко заявила она.

– Но это же двойная цена. Так нечестно! – запротестовала Изабель.

– А превращать сводную сестру в рабыню честно? – отозвалась женщина. – И не отпирайся. Вы были жестоки к беззащитной девушке. Ну и как, высоко удалось забраться? Вон, Элла теперь королева и стала еще красивее. А кто ты? Все та же страшная сводная сестра.

Изабель опустила голову, чувствуя, как пылают щеки. Они с Тави только что приехали на рынок, и вот, уже началось.

Медленно она набрала полную грудь воздуха, вспоминая наказ сестры: «Держи себя в руках». Отсчитала из кармана монеты и протянула через прилавок. Жена пекаря с хамской ухмылкой подала ей самый маленький хлеб, да еще подгоревший снизу.

– Так ей и надо, – заявила одна женщина в очереди.

– Для нее и подгорелый слишком хорош, – фыркнула другая.

Женщины стояли позади Изабель, покачивали головами, показывали на нее пальцами и отпускали замечания. Они источали праведность, как гуси на вертеле источают жир, хотя не далее как вчера первая отвесила маленькой дочке такую оплеуху за пролитое молоко, что у девочки вся щека вспухла, а вторая целовалась с мужем сестры в переулке за таверной.

Известное дело – когда вешают вора, больше всех радуется другой вор.

– Надеюсь, ты им подавишься, – напутствовала жена пекаря девушку, пока та укладывала хлеб в корзину.

Изабель почувствовала, как внутри закипает гнев. Злые слова чуть не сорвались с ее уст, но она вовремя прикусила язык.

– И твоя уродина-сестра тоже пусть подавится.

При упоминании о сестре – о Тави, которая похудела после отъезда Эллы, мало улыбалась и почти перестала есть, – тлеющий гнев Изабель вспыхнул, как сухой порох.

В центре витрины горделиво красовалась пирамида из сияющих коричневых булок. Изабель размахнулась и сшибла с нее верхушку. Не меньше дюжины булок слетели с витрины и закувыркались в уличной пыли.

– Сами вы подавитесь, – заявила она побагровевшей от гнева хозяйке и ее кудахчущим товаркам.

Выражение лица наглой бабы, ее негодующий вопль, ее смятение – от всего этого Изабель на минутку стало легче. «Я победила», – подумала она. Но пока она, припадая на правую ногу, удалялась от прилавка, тошнотворное ощущение беды охватило ее. Выиграла не она. Выиграл ее гнев. В который уже раз.

«Элла не сделала бы так, – пришло в голову ей. – Глянула бы на них кротко, улыбнулась ласково, как она умеет, и они не нашли бы что сказать».

Элла вообще никогда не злилась. И тогда, когда готовила для них еду или убирала дом. И тогда, когда ела в пустой кухне одна. И даже тогда, когда Маман не пускала ее на бал.

Элла спала на жесткой кровати в холодной чердачной каморке; в спальнях Изабель и Тави пылали каминные дрова, на кроватях лежали пуховые перины. Летом и зимой Элла носила одно и то же платьишко, латаное-перелатаное, шкафы Тави и Изабель ломились от нарядов. И все-таки в их семье день за днем пела и улыбалась только Элла. А не Изабель. И не Тави.

– Почему? – спросила себя Изабель, отчаянно желая найти ответ, словно это помогло бы ей научиться быть хорошей и доброй; но ответа не было, только боль, глубокая и гложущая, в левой стороне груди.

Если бы Изабель спросила про эту боль у старых кумушек из Сен-Мишеля, которые сидят у источника на деревенской площади, те рассказали бы ей, откуда она берется. Не зря ведь старухи говорят: «Бойся не того волка, что в лесу, а того, что в клетке».

Сен-Мишель стоит на опушке большого леса, который местные жители называют Диким. По ночам из него выходят волки и в поисках добычи рыщут по полям и фермам. Они любят кур и молоденьких ягнят. Эти волки страшны, но есть один, который страшнее прочих. О нем-то и говорят старухи.

– Увидишь его, беги со всех ног, – учат они внучек. – Говорит он красиво, слова у него – что мед, а зубы острые. Если такой схватит, сожрет живьем.

Почти все деревенские девушки и девочки поступают так, как учат бабки. Но порой одна возьмет и ослушается. При виде волка она не убежит, а, набравшись храбрости, взглянет ему в глаза и полюбит его.

Скоро люди заметят, как ночью она скроется в лесу. А наутро увидят ее с растрепанными волосами и кровью на губах. «Это никуда не годится, – скажут они. – Нельзя девице любить волка».

И они вмешаются. С ружьями и саблями выйдут против волка. И найдут его в Диком Лесу. Но девушка будет рядом с ним и увидит, как приближаются деревенские.

Те поднимут ружья и начнут целиться. Девушка откроет рот, чтобы завизжать, а волк, тут как тут, прыгнет ей прямо в нутро. Девушка впопыхах заглотит его целиком, с клыками, шерстью, когтями. Волк уютно свернется у нее под сердцем.

Деревенские опустят ружья и пойдут домой. Девушка вздохнет с облегчением. И решит, что легко отделалась. Что впредь будет довольствоваться воспоминаниями о волке с золотыми глазами. А ему будет тепло и хорошо у нее внутри.

Но скоро девушка поймет, что совершила ужасную ошибку, ведь волки – дикие твари, а дикую тварь нельзя держать в клетке. Он захочет выбраться на свободу, но внутри у девушки темно, и он не будет знать, в какую сторону податься.

И тогда он начнет выть у нее в крови. Станет глодать ее кости.

А когда и это не поможет, волк сожрет ее сердце.

Все это – вой в крови, боль в костях – сведет девушку с ума.

И она станет вырезать из себя волка, рассекая свою плоть лезвием бритвы.

Будет выжигать его, держа руку над пламенем свечи.

Будет морить его голодом, отказываясь от еды, пока не превратится в обтянутый кожей скелет.

Скоро обоих возьмет могила.

Такой волк живет внутри Изабель. Она старается усмирить зверя, но его голод становится все сильнее. Он уже изгрыз ей хребет и подбирается к сердцу.

Можно убежать домой. Захлопнуть дверь. Задвинуть тяжелый засов. Не поможет.

У лесных волков острые зубы и длинные когти, но на части тебя разорвет не тот волк, что за стенами дома, а тот, что у тебя внутри.