— Я те, с-с-сука! Блядский выродок! Душегуб проклятый! — ревел Егор, втыкая нож во что-то мягкое. — Вот тебе, падла! — и нож вошел в живот медведя. Егор резко рванул его вверх. И вдруг страшный удар откинул его в сторону. В глазах вспыхнули десятки радуг. И сразу погасли. Стало темно и тихо. Старый Ое дрожащими руками ощупывал Егора. Пытался привести его в сознание.
Лишь под утро Дракон, открыв глаза, увидел, что лежит на освежеваной медвежьей шкуре. Рядом, на снегу сидит Ое. О чем-то с Кухтом[13]говорит. Трясутся запоздалой дрожью собаки, запряженные в нарты, нагруженные доверху медвежьим мясом. В костре догорает медвежье сердце. Так делали коряки, чтобы ушедшая жизнь зверя возродилась на этой земле. А потому, кровь и сердце отдавали всевышнему.
Егор ощупал себя. Все цело. Все на месте. Он все помнил. Кроме одного. Что за удар?
— Ое! — позвал коряка Дракон.
Старик оглянулся. Быстро подвинулся к Егору. Улыбался.
— Сильный мужик!
— Кто?
— Ты, однако.
— Злой, а не сильный.
— Злой шатун. А ты сильный. Не охотник, а ловкий. Большого мишку убил. Хорошо однако. Шибко хорошо. И меня спас. Хороший ты человек. Только кричал странно. Но это надо. — Теперь в селе тебя уважать станут. Не всякий охотник на шатуна пойдет. Да еще один. Это особый медведь. Медведь-убийца. Он в наше село еще вернулся бы, если б ты его не убил. Много горя сделал бы он. Ты не только меня, село от беды спас. Всех. Хороший ты человек, однако.
Вернулись Егор с Ое по весне. Следом за трактором, увозившим последний лес. Старик Ое, взяв нарту у Егора, отдал ему медвежью шкуру. А сам взялся распрягать своих собак.
Дракон шел к избе. Сейчас он ляжет спать. Впервые за эти три месяца, как человек. На кровати, на подушке, на свежей простыне. Хорошо бы в баню сходить. Но нет ее в селе. Нет. Придется греть воду.
Лешки в доме не было. В печке догорали угли. Значит, недавно ушел. Видно на работу. Интересно, чем он занимался это время. Хотя какая разница?
Вечером Соколов пришел весь в опилках, стружках. Обрадовался возвращению Егора. Похвастался, что заканчивает строить баню. На самом берегу Воямполки. Скоро котел будет устанавливать. Но увидев медвежью шкуру — осекся. Замолчал. Спросил неуверенно:
— Сам убил?
— Сам.
— С ружья?
— Ножом.
— С берлоги подняли?
— Нет. Шатун. Тот, что Аклова поймал.
— Откуда знаешь?
— Не я — Ое узнал его. В боку рана была. Прежняя. От карабина.
— Его здесь ждали. Всю зиму. И боялись. За детей, конечно.
— Теперь все. Отгулялся, — отодвинул шкуру в угол Егор.
— Как тебе удалось? — не отставал Лешка.
— Не его я убивал. Другого. Говорил я тебе о нем. Медведя может и не осилил бы. Да перед лицом не медвежье, а то мурло увидел. Ну и озверел. Силы откуда-то взялись. Не убивал, да и в глаза впервые встретился с мишкой. В неровен час он на мою дорогу вышел. Злом его взял. А вот убил его и все…
— Что все?…
— Боль меньше стала. Вроде и впрямь Скальпа убил. Расквитался. Эх, сколько раз я его во сне убивал. Душил. И этого бедолагу из-за него…
— Но появившись там, он помог выжить тебе. Ведь из-за него ты медведя убил. А мишке все равно кто попадется под руку. Подранок, да еще шатун, до смерти людям бы мстил. Скольких бы загубил? Тебе село многим теперь обязано. Герой ты для коряков.
— Иди ты с этой мурой, — отмахнулся Егор.
Весна в этом году пришла ранняя. Тундра вокруг Воямполки вся покрылась проталинами. Лед на реке вспух. Вот-вот лопнет и очистится река от пухлой зимней шубы.
Кавав, приходивший на строительство бани, смотрел на реку, головой качал:
— Хотя бы успели охотники до вскрытия реки домой вернуться, — говорил он каждый раз.
Егор уже знал причину беспокойства. Ледоход на Воямполке продолжается не менее десяти дней. Каково же будет людям, находящимся в сотне метров от села, сидеть на другом берегу? Возможно — без еды.
Но и это полбеды. Может случиться, что тронется лед под чьею-то нартой. А может и не под одной.
С каждым днем в селе становилось веселее. Возвращались охотники. Рассказывали о всяких случаях на угодьях. Уважительно с Егором здоровались. На угодьях оставалась лишь старуха Хабарова со своею внучкой. Старая всегда возвращалась позже всех.
И каждый день встревоженный Кавав приходил к реке. Вглядывался. Не едут ли в село две припоздавшие нарты Хабаровой. Порой до вечера ждал. Но старуха с внучкой все не возвращались.
И вот однажды, когда все село еще спало, пошел Дракон на речку. По воду. Леха еще спал. Егор с ведрами бодро прошагал по улице выворачивая пятками. Так, что увидь кенты — глазам бы не поверили. Но что не сделает с человеком наступающая весна? Она будит кровь. И вчерашние подслеповатые, дряхлые, как мхом — сединою заросшие старики, те — каких даже собаки бояться перестали — теперь на баб стали поглядывать. Втихаря подмечать стройные ноги у девушек, линии бедер. И — грех сознаться в эдакие годы — даже на девичьи груди заглядывались. А потом во снах видели себя совсем молодыми. Эх, весна, пора расцвета, пора— кудесница! Уж что только с людьми не творишь. Вон и Егор. Тоже жених, на макушке— ни одного перышка не уцелело. Плешь такая, что впору в постель в шапке ложиться. Ан тоже— грудь колесом вздыбил. Эдаким чертом на дома баб-одиночек поглядывает. Играет мышцами. Не мужик — молодец. Если б не кривые, согнутые в коромысло ноги, да не трясущиеся поджилки, в темноте, когда морщины на лице не так приметны, совсем за парня бы сошел.
Да и чего собственно стариться, когда в душе бесенята пляшут? Ведь душу свою не истратил. Для весны она вся в целости. Что ни говори — третий год поселения пошел. Еще немного и — свобода.
Егор бегом спускается к реке. Набирает воду, ставит ведра на берег. Закуривает. Сейчас он отдохнет и вернется в избу. Дракон оглядывается на Воямполку. Из двух труб уже дым вьется. Лешка встал. А еще? Наталья. Тоже не спится бабе. Верно и здесь весна виновата. Лицо у Натальи всегда улыбается. А вот глаза грустят. Все понятно. Хоть и врачиха она, но жива в ней баба. Может ласковая, нежная. А может вовсе неумелая, стыдливая? Но живет и берет верх над всем остальным.
— Ух-х-х! — громыхнуло где-то.
— Жш-ш-шш — послышалось рядом.
И вдруг чей-то отчаянный полный ужаса крик резанул по слуху. Егор глянул на реку. Лед тронулся. Вон уже льдина на льдину лихим наездником влезла. Но что это? Кто кричит? Собаки? Откуда они? На берегу рядом с Егором стояла груженная, хорошо увязанная нарта. На ней старуха Хабарова не своим голосом кричит. А там, на середине реки, бьется во льдах еще одна упряжка. Собаки пытаются выскочить на лед, но не получается. Они кричат, зовут на помощь. Кусают постромки. Сами бы выбрались. Но нарта не пускает. Она застряла в трещине и пошла вниз. А тут еще хозяйка! Вон ее голова. Черная, мокрая. Держит собак. Сама тонет, хоть бы их отпустила. Так нет. За собой на дно тянет. К Кутху. Может и рано ей помирать, но всевышнему виднее.
