Чужой, удушливый город Антон никак не мог признать и мстил ему и москвичам за свое вынужденное здесь пребывание. Он дразнил, обзывал, избивал своих сверстников. Стрелял из рогатки в милиционеров и дворников. Устраивал пакостные козни учителям. И ни с кем не хотел дружить.
Вот и теперь сидел под окном, как подброшенный в чужой двор щенок, заблудившийся в своих бедах и собственной судьбе.
Он и не услышал, как на кухне понемногу стих спор. Взрослые уже не ругали пацана, а говорили о чем-то, смеясь во весь голос.
Антон не знал, что Егор пообещал заняться им. И найти ключ к осиротевшей душе мальчонки.
Учительница ушла незамеченная Антоном. Его увидел Егор, высунувшийся в окно. И позвал в дом.
— Тебя опять с уроков вышибли? — спросил хмуро.
Антошка внутренне сжался. Ждал брани, моралей, может, даже
оплеуху отвесит на правах хозяина этот серый мужик. И мальчишка молчал. Знал, если их выкинут из дома, жить будет негде. Так говорила мать, потому приготовился стерпеть все.
— Иди умойся и живо к столу! — потребовал Егор. А сам вполголоса разговаривал с Лидией. Когда Антошка сел к столу, Егор встал и сказал бабе: — Покорми сына! А ты, Антон, если будет настроение, зайди ко мне. Я пойду прилягу…
Антошка долго крутился возле двери Егора. Но вернувшиеся из магазина Антонина и Серафима засыпали мужика обновками, долго заставляли примерять каждую и не торопились уходить. Они радовались тому, что Егор сегодня хорошо поел и даже сумел самостоятельно побриться.
— В таком цветнике не хочется быть обезьяной! Поневоле в мужики лезешь! — отшучивался тот, смеясь.
— Ты один на весь дом мужик! Хозяин! Скорей поправляйся! Бери все в свои руки! — говорила Серафима.
— Отдыхай! Не спеши впрягаться в лямку! Вылечишься, оглядишься. Не рви пупок! Домашний хомут мы и без тебя потянем! — успокаивала Антонина брата, выходя из комнаты, и чуть не столкнулась с Антошкой.
Тот, не ожидая приглашенья, юркнул в двери, предполагая, что бабы успокоили, обрадовали мужика. И он не будет ругать его, Антона, за шкоду в школе.
— Колись сам, за что сегодня выперли? — спросил Егор, едва мальчишка появился на пороге.
— Ничего особого! Пустяк сущий! — мялся пацан, вглядываясь в лицо человека, пытался угадать, успеет он выскочить в окно от оплеухи или нет?
— Оттрамбовал кого-то? — спросил Егор.
— Нет! Клянусь Одессой, никого не тыздил! — выпалил Антон.
— Облаял училку?
— Ни словом!
— Спер что-нибудь?
— Да нет же!
— Тогда что отмочил? — удивился Егор.
— Училку по истории учил летать! Пугачи с карбитом под ножки стула поставил.
— Ну и что?
— Ох и рванули они классно! — вспомнил Антон не без радости.
— За что ты ей устроил пакость?
— Она меня недоразвитым назвала. Одесским дном и пошляком! И хамом! Я ей еще трижды отплатить должен.
— Она живая осталась?
— Оглохла малость. К утру пройдет. Но от меня не отделается!
— пообещал Антон, сцепив кулаки.
— Она же баба! Стыдно нам, мужикам, с ними воевать! А мстить — вовсе паскудно! Что с них взять! Разве в Одессе так поступали?
— Так то в Одессе! Здесь — Москва! Там бабы свое место знают и не наезжают на мужиков. Ни на молодых, ни на старых!
— Бабы везде одинаковы, хоть там, иль здесь! Не позорь портки! Мужиком надо оставаться везде! Иначе испаскудишься вконец! Потеряешь имя, потом совесть, а там и званье. Земля слухом пользуется, секи, кентыш! Напишут в Одессу, чем ты тут отличился, за что вышвырнули, как там отмажешься? Усек или нет?! В Одессе тебе проходу не станет, что ты, мужик, на старой бабе отрывался! Завязывай! Недостойно такое тебя!
Антон кивнул, подумав.
— Баб не унижай! Будь училка или одноклассница, не высмеивай! Допри, не к лицу мужику слабого обижать. Равного себе или верзилу с катушек снять, это дело. А довести до мокроты бабу — подло!
— Это бабы слабые? Да ты их не видел! Знаешь, какие телки в нашем классе пасутся? Они тебя вместе со мной в буферах вместо медальонов спрячут, и не вырваться нам оттуда! Училки против них
— недомерки! Вон моя соседка по парте! Как села с размаху и мне на колено половиной задницы плюхнулась. Я целую неделю ногу за собой волок.
— От того она мужиком не стала! Ты — слабак! Ее вины нет в том!
Они еще долго спорили. Но, уходя, Антошка пообещал, что не
станет больше хулиганить в школе.
Едва Антон вышел из комнаты, Егор лег в постель, почувствовал себя плохо, решил отлежаться до вечера, дать покой уставшему, ноющему телу. Но кто-то постучал в двери, громко, требовательно, нахально.
Егор не успел раскрыть рот, как в комнату вошел человек в милицейской форме. Он по-хозяйски огляделся, присе;л на стул, стоявший напротив койки и заговорил:
— Я участковый! Говорят, вы с прежним не ладили? — уставился в лицо мутным взглядом.
Егор не ответил. Промолчал.
— Когда вернулись домой?
— Вчера…
— Завтра придете в отдел с документами! Сами знаете для чего!
— Ползком что ли возникну? Иль не видите? Не смогу прийти! Инвалид теперь!
— Где документы из зоны?
— Вон, на столе лежат…
Участковый внимательно читал каждую справку, рассматривал на свет всякую печать, с подозрением поглядывал на Егора. Тот лежал молча. Наблюдал.
— Это кто ж тебя так уделал, что враз на вторую группу инвалидности влетел? — поинтересовался участковый.
— Там, в справках все есть, — коротко отозвался человек.
— Сами знаем, как эти справки делаются, да еще в зоне, — ухмыльнулся гость.
Но мужик не отвечал.
— А ваши подельщики где? Живы?
— Не знаю…
— Разве не в одной зоне отбывали? Как я слышал, всех троих увезли на Сахалин в одной клетке…
Егору не хотелось говорить с непрошенным гостем. Но тот словно не понимал.
— Не знаю, что с вами делать? В Москве с такой статьей прописать не сможем. Нам велено очистить город от криминальных элементов. А значит, надо вас выдворить из Москвы. Не место здесь таким, — говорил участковый, явно провоцируя скандал.
Егор разгадал игру гостя, но не поддержал. Терпел молча.
— Так что делать будем? Придется отправить вас в провинцию! В глушь. Где вы не будете представлять опасность для окружающих, — остановился перед постелью. — Десяток лет там поживете, как на карантине. И если все будет без нарушений, обратитесь с ходатайством в министерство. Может, тогда разрешат жить в Москве.
