— Очень рад наконец-то познакомиться с вами лицом к лицу.
После они с Сидом заперлись в конференц-зале до конца дня, размышляя, вероятно, как именно им превратить «Филадельфия таймс» в «Роллинг Стоун».
* * *
Чтобы я взбодрилась, в среду Бонни повела меня в кафе «Опера». Мне нужно было взбодриться. Том меня бросил. Моя карьера пошла прахом. Меня застали за разглядыванием задницы моего нового босса. Да, я знаю, знаю, что есть на свете женщины, которые обожают драму, которые сами ежедневно создают маленькие мыльные оперы, чтобы ощутить себя звездами в собственной жизни, но я не принадлежу к их числу. Сейчас мне пришло в голову, что одной из причин, по которой я так легко сошлась с Томом, стало именно то, что он тоже совершенно не склонен к драматизму. Стоило мне начать разыгрывать сцену, как он сразу же уходил в другую комнату.
— Мы с Ларри нашли тут кое-кого и очень хотели бы, чтобы ты начала с ним встречаться, — начала Бонни, после того как мы уселись за столик.
— Том ушел пять дней назад, — заявила я.
— Ну и что?
— А то, что я все еще люблю его, — сказала я.
— Ну и отлично, — заметила Бонни. — Если ты по-прежнему любишь Тома, то тебе будет легче вести себя как нормальная женщина. Ты ничем не рискуешь. Тебя всего лишь приглашают на ужин.
Вероятно, вам следует знать, что за шесть лет до происходящего Бонни дала мне телефонный номер своего двоюродного брата Джейка, который работал консультантом по вопросам управления производством и который как раз тогда случайно оказался проездом в Филадельфии. Он утверждает, что я звонила ему восемь раз. Эта часть ложной информации попала к Бонни посредством сложной коммуникационной системы, состоящей из ее тетки, ее кузин, ее матери и ее сестры Лизы. После этого Бонни и все ее обширное семейство пребывает в убеждении, что стоит на горизонте показаться одинокому мужчине, как я начинаю вести себя подобно пациентке клиники для умалишенных.
— Знаешь, говорят, что нужно при встрече вести себя так, как будто тебе не интересно, — сказала Бонни. — Вот ты и не будешь играть. Тебе же и в самом деле не интересно.
— Если мне не интересно, зачем тогда идти на свидание? — поинтересовалась я.
— Надо же тебе попрактиковаться, — ответила она.
— Подожди, — всполошилась я, — этот парень — мое настоящее свидание или тренировочное?
— Если он тебе понравится, то настоящее, если нет — тренировочное.
— Мы уже решили, что он не может мне понравиться, поскольку я до сих пор люблю Тома. А это означает, что это будет тренировочное свидание. Ну а такое свидание — это самое последнее, что мне сейчас нужно, — заявила я.
— Ты давно уже никуда не выходила. Свидание в тридцать три — это не то же самое, что свидание в двадцать восемь.
— Во-первых, мне тридцать два. Во-вторых, ты вышла замуж, когда тебе было двадцать, так откуда тебе знать, что такое свидание в тридцать три? — ехидно вопросила я. — Это сведения, которые интересуют меня чисто теоретически, поскольку мне все еще тридцать два.
— Когда тебе исполняется тридцать два или тридцать три, собственно, когда для того, чтобы описать твой возраст, используется слово «тридцать», мужчины думают, что тебе хочется иметь ребенка. Они же смотрят новости. И читают газеты. Они знакомы со всевозрастающим количеством монголоидов. Вот поэтому и думают: «Она, конечно, хорошенькая, но, если я начну встречаться с ней сейчас, через шесть месяцев она вцепится в меня когтями». А вот если тебе двадцать восемь, они полагают, что время у них еще есть. Они более расслаблены, ты более расслаблена, и в этом случае есть шанс, что все получится.
— У меня еще есть время, — заявила я.
— Нет, у тебя его нет.
— Нет, есть.
— Алисон, ты истратила свое время на Тома.
Пласидо Доминго начал исполнять песню из «Вестсайдской истории». Может быть, Бонни права, подумала я. Может быть, это не просто очередная любовная неудача. Может быть, именно она разрушит всю мою жизнь, может быть, именно ею будут объясняться все мои будущие неудачи — моя неспособность зачать ребенка, то, что мои родители будут слишком старенькими для того, чтобы увидеть, как моя приемная дочь Пинг закончит колледж, и что я умру одна, никем не любимая. Я задумалась: может, мне стоит слетать в Китай, чтобы удочерить Пинг, или, может, там просто засунут ее в самолет и мы встретимся в аэропорту. Мне никогда особенно не хотелось лететь в Китай.
— Я не говорю, что они правы, — продолжала Бонни. — У тебя масса времени. Венди Вассерштайн родила ребенка, когда ей исполнилось сорок восемь.
— Последнее, что мне нужно, когда мне исполнится сорок восемь, — это родить ребенка от замороженной спермы, и чтобы при этом мать держала меня за руку в палате родильного дома, — проворчала я.
— К тому времени твоей матери будет под восемьдесят, заметила Бонни. — Может, она уже умрет.
— Женщины в моей семье живут очень долго.
* * *
Женщины в моей семье и в самом деле живут очень долго. Моя двоюродная бабушка Элли по-прежнему сама косит свою лужайку, хотя ей уже исполнилось сто семь лет. Моей бабушке — которую все зовут «техасская бабуля», хотя она живет в Айдахо — девяносто четыре, и она по-прежнему ежедневно выезжает на своем «Крайслере ле барон» выпуска 1984 года (хотя в качестве уступки своему возрасту она ограничивается преимущественно правыми поворотами). Кроме того, она все еще работает волонтером в больнице Святого Луки, хотя эта больница уже не является филиалом католической церкви и принадлежит теперь крупной организации по поддержке здравоохранения. Но тем не менее с радостью позволяет бабуле бесплатно управлять справочным столом по утрам каждый вторник в течение трех часов.
Я позвонила своей техасской бабуле через несколько дней после ухода Тома. Рассказала ей о том, что случилось, и в какой-то момент отпустила, как мне показалось, довольно удачную шутку. Я сказала:
— Теперь я — старая дева в семействе.
— Не говори глупостей, — заявила мне техасская бабуля своим добродушным, бабушкиным тоном, — для этого у нас есть Клэр.
Да, правда, моей кузине Клэр уже тридцать восемь, и она до сих пор не замужем. Правда также и то, что Клэр — лесбиянка, хотя ни у кого не хватает смелости сообщить об этом техасской бабуле, которая до сих пребывает в заблуждении, что Клэр и ее сожительница Карен — просто две девушки, которые делают карьеру и которым не повезло с мужчинами. Клэр и Карен живут вместе уже одиннадцать лет. Каждый декабрь они присылают рождественские фотографии, на которых обнимаются с какой-нибудь хромой бродячей собакой у какой-нибудь заправочной станции «Эксон». Обе уже давно достигли полного взаимопонимания и знают, как им невероятно повезло, что они встретили друг друга. Я повесила трубку. Именно такие мысли и заставили меня думать, что Клэр на самом деле нельзя считать старой девой. Нужно понять, что она обрела то, что люди называют долгим счастьем в союзе с другим человеческим существом. А это, в свою очередь, поставило меня перед фактом: старой девой в семье была все-таки я. Мысль эта оказалась настолько угнетающей, что я ни на секунду не задумалась над тем, каким идиотизмом все это отдает. Но в такой ситуации с человеком всегда что-то происходит. Во всяком случае, со мной произошло.
