Она сидела напротив и нашептывала чуть слышно:
— Утки да гуси, цветы да травы, ножка Маруси зарастай на славу. От черного до белого тропинка-дорожка, целее целого Марусина ножка.
И острые иголки в коленке куда-то делись, спрятались, как котячьи коготки, мне захотелось спать, а бабушка откинулась, довольная, на спинку плетеного кресла, и замерла, глядя на меня прозрачными-прозрачными глазами.
— Есть! — сказал кто-то вдалеке, и растворилась бревенчатая стена, рассыпались на цветные пятна и погасли трава, сирень, тюльпаны у забора, кроны деревьев, небо.
Я осталась нигде, но не так, как всегда. В этой пустоте вдруг завихрились обрывки картинок, воспоминания о воспоминаниях, которых я сама не касалась очень-очень давно. Вот мы с девчонками рано утром купаемся в речке — я забыла купальник, и вода непривычно холодит грудь, вот дедушка в парадном генеральском мундире собирается на концерт в День милиции, вот среди новогодних игрушек возникает маленький костяной шарик, но тут же прячется за мохнатыми еловыми лапами, и гирляндами, и мишурой, и шарами, десятками, сотнями, тысячами, и в каждом из них мое отражение, которое гаснет.
Когда я снова пришла в себя в нашей останкинской студии, то тяжелой, словно отлежанной во сне, рукой отвесила Тимуру звонкую пощечину.
Все в этом мире делается через семнадцатый подъезд. Такое складывалось впечатление.
На ступенях у входа в телецентр, прикуривая одну от другой и поглядывая на часы, стояли группкой серьезные мужики с кейсами. Перебрасывались отдельными словами и снова по очереди смотрели на часы.
Внутри, в тепле, широколицый дежурный, делая пассы, достойные Кашпировского, объяснял крикливой старушке, почему она не может просто так пройти внутрь.
В уголке галдели расфуфыренные тетки — в боевой раскраске, с навороченными прическами. Массовка для телепередач в ожидании пропуска. Под расстегнутыми пальто и плащами — нарядные разноцветные кофточки и блузки. Белое не надевать — иначе при съемке будет засветка.
Поперек холла прогуливался ну очень коротко стриженый тип с золотыми болтами на мясистых пальцах. Худенькая ассистентка забегала то слева, то справа от него, пытаясь в чем-то оправдаться. Он отмахивался от нее растопыренной пятерней. Картина напоминала вращение Луны вокруг Земли.
Тут и там проскальзывали какие-то тревожные фразы. «Метро с перебоями»… «Введут, непременно введут»… «Взяли «Мир»»… «Только с набережной и прорвались»…
Я совсем не следил за тем, что делается вне нашего с Вовкой мирка. Но сегодня окружающее пространство словно ожило, пытаясь растормошить нас, отвлечь от личных дел.
— «Ты скажешь — пахнуло озоном, трудящимся дали права!» — процитировал Вовка.
— «И город малиновым звоном ответит на эти слова», — закончил я строфу незабвенного Александра Аркадьевича.
Мы миновали вахтера, чиркнувшего взглядом по нашим пропускам, гордо взлетели по лестнице и повернули в бесконечно длинный коридор.
Осталось немного, немного напрячься. Собственно, для Севостьянова у нас уже был готов первый пробник — усталая и довольная пожилая женщина вольготно откинулась на спинку плетеного кресла, за ее спиной цветет сирень и акация, рука с длинными костлявыми пальцами расслабленно лежит на подлокотнике, в глазах — мудрость, любовь, теплота. Отступной вариант есть.
Но мы-то не хотели останавливаться на достигнутом! Вовка вчера еле успокоил Марину, уговорил не уходить. Я, конечно, вел себя как дурак, когда, забывшись, полез искать, что она знает о костяном шарике. Она поняла, что я шарю в ее памяти как в чулане, и здорово обиделась.
Несмотря на то, что я извинился и пообещал, что «больше не буду», неправым я себя не чувствовал — причины казались важнее самого проступка.
Марина ждала в «студийке». После вчерашнего смотрела настороженно. Мы постарались выказать максимальное дружелюбие.
Вовка сбросил куртку на стул в углу, потер замерзшие красные руки:
— Ну-с, приступим! Объект «Бабушка» покорен! Впереди — новые вершины творческой мысли!
Марина заулыбалась.
Вовка ткнул пальцем в наклеенного на боковую стенку его установки Люка Скайуокера:
— Когда мы научимся все делать правильно, вы мне нарисуете историю про его папашу. Страсть, как интересно узнать!
Симпатичный Скайуокер по-свойски улыбался окружающим.
— А я сегодня вообще одна из всех наших приехала, — сказала Марина. — Остальные по домам сидят, телевизор смотрят.
— Ну, у нас здесь свое кино, — сказал я. — Не скучнее репортажей из Верховного Совета, правда?
Марина секунду помедлила, потом кивнула. Подтвердив тем самым, что мир восстановлен. Только это не отменяло того факта, что я видел в ней двух совершенно разных людей, к которым относился очень по-разному.
— Арбайтен, лентяи, хватит трепаться! — Вовка уже включил компьютеры, установку, размотал шнуры. — Напрягите мозги, и третье октября впишут в мировую историю!
Марина, сев в кресло, попыталась поймать мой взгляд. Нам нужно было поговорить, но уж точно не при посторонних. Я толкнул шарик, и он закружился по своей крошечной орбите. Вовка с присосками наготове встал у меня за спиной.
— Как птицы кружат, — сказал я и поймал Маринино внимание.
Ее взгляд неотрывно следил за качающимся шариком.
— И только внизу маленький человечек стоит и смотрит в небо. Он запрокинул голову, а там солнце, там облака, там птицы — кружат и кружат. У него устали глаза, и он закрыл их… Вот так…
Вовка быстро — привык уже! — прикрепил датчики один за другим к моим вискам, шее, лбу. Я откинулся на спинку. На глаза легли холодные железные бляшки. Его шаги переместились в другую комнату, к аппаратуре.
— Включаю цепь, — негромко сказал он, закрывая дверь.
Скрипучую дверь. Скрипучую рассыхающуюся дверь, окованную полосами ржавого железа. Сквозь щели в двери был виден лишь ослепительный снег. Залаяла собака. Где-то далеко хлопнул выстрел.
— Как ты узнала, что существует такое место? — спросил я.
Марина выдвинулась из темноты. Мы стояли, почти касаясь друг друга. В промозглом сарае зимовали велосипеды, огородный скарб, всякие лопаты и грабли.
— Володя что-то говорил про обратную связь. Теперь я у тебя в гостях.
Я не знал, что бывает так неуютно.
— Нам незачем быть здесь. Осталось мало времени. Твой Севостьянов хочет завтра получить конфетку. Надо ее приготовить.
— Сначала ты расскажешь про костяной шарик.
— Не о чем рассказывать!
Привязанный к Марине как на резинках, я все же дошел до двери и распахнул ее. Зажмурился. Хватанул полной грудью ледяного воздуха.
Марина встала рядом. Сосредоточила взгляд на одинокой фигуре, бредущей по косогору мимо зубьями торчащих из снега штакетников, и меня затянуло туда. Теперь я тоже стоял и смотрел, как медленно-медленно ковыляет вверх, в горку, моя бабушка.
