Савенко недовольно покосился на боцмана. Обычно пройти от Новой Ладоги до Осиновца и ни разу хотя бы не услышать приближающийся гул немецких бомберов было почти невозможно. Как правило, немцев отгоняли наши истребители, но нередки были случаи, когда "штуки"[4]прорывались сквозь их заслон и бомбили идущие через Ладогу корабли. Противный визг их сирен порой снился лейтенанту по ночам.
— Смотри, не сглазь, Палыч, — сказал он.
За «Стремительным» шли три баржи, груженные продуктами и боеприпасами. Вообще-то защита этих барж от авианалета считалась главной задачей тральщика — в случае опасности труба на баке катера начинала извергать дым, скрывавший грузовые суда от глаз летчиков. По опыту Савенко, дым помогал мало — «лаптежники» бомбили довольно кучно, так что одна или две бомбы все равно находили цель. Куда больше отпугивал фрицев крупнокалиберный пулемет, установленный на носовом мостике. Дважды Савенко приходилось вступать с немцами в настоящий морской бой — на Ладоге действовала сводная немецко-финская флотилия, в которую входили самоходные десантные паромы «Зибель», вооруженные 88-миллиметровыми пушками и скорострельными зенитными автоматами, и даже итальянские сторожевые катера. Вооруженному одним-единственным пулеметом «Стремительному» сложно было противопоставить что-то этим современным кораблям — но капитан тральщика был отчаянно храбр, а экипаж опытен и зол. Поэтому оба раза столкновение заканчивалось в его пользу.
Сейчас, когда они почти дошли до маяка Кареджи, у лейтенанта появилась надежда довести караван до Осиновца без приключений. "Если получится, — загадал он, — завтра вечером позову Танечку Кузнецову на танцы". Как и многие люди, не испытывавшие страха в бою, Савенко был чрезвычайно стеснителен и застенчив в отношениях с противоположным полом.
Офицеры берегового радиоотряда Гусев, Бобров и Круминьш сидели на отведенных им местах у лебедки трала и обедали — клали на ржаные сухари большие ломти розового, с толстыми мясными прожилками сала, и закусывали зеленым луком. В отличие от капитана и боцмана они совсем не были удивлены неожиданной пассивностью Люфтваффе. Более того, они бы искренне изумились, если бы в прозрачном небе над Ладогой появился хотя бы один немецкий самолет.
— Попасть в Ленинград трудно, — сказал им их шеф, Отто Скорцени. — Есть только два пути — по воде и по воздуху. Путь по воздуху мы отметаем сразу. Никаких регулярных рейсов, разумеется, нет, самолеты летают от случая к случаю. Кроме того, их часто сбивают. Поэтому остается вода.
Вместо указки оберштурмбаннфюрер СС Скорцени использовал английский стек. Гибкий конец стека, называемый собачниками «шлепок», прошелся по карте от восточного до западного берега Ладожского озера.
— Это обычный маршрут русских конвоев. Ваша задача — сесть на одно из малых судов, идущих в Осиновец. Впрочем, бумаги, которые подготовят для вас люди Шелленберга, помогут вам попасть на любой корабль, который вам понравится. Важно только сделать это быстро. Как правило, мы бомбим конвои постоянно, но учитывая важность вашего задания, в этот день Мы сделаем русским подарок, чтобы ничто не помешало вам Добраться до Ленинграда.
— А что насчет вариантов отхода? — спросил практичный Рольф.
— О том, чтобы вернуться тем же путем, можете забыть, — ответил Скорцени. — Ваша задача — найти Гумилева, если он жив, а если умер — то разыскать принадлежащие ему предметы. В этом вам поможет агент Раухер, он живет в Ленинграде с тридцать шестого года и многих там знает. Затем вы вывезете русского из города. Не буду лукавить: сделать это труднее, чем открыть изнутри банку тушенки. Единственный возможный вариант эксфильтрации — пробиться в расположение наших частей в районе Московской Дубровки. Летом прошлого года русские разведчики несколько раз в этом месте форсировали реку на лодках. И чтобы не попасть под огонь с нашей стороны, вы должны трижды передать в эфир кодовый позывной. Всего два слова — "Зигфрид возвращается".
В районе Московской Дубровки дислоцировался 20-й дивизион артиллерийско-инструментальной разведки 20-й моторизованной дивизии, занимавшийся кропотливым изучением вооруженных сил русских на правом берегу Невы. Весной именно данные, собранные разведчиками дивизиона, позволили вермахту выбить бешено сопротивлявшихся русских с крохотного плацдарма на левом берегу, получившего название "Невский пятачок". На следующий день после того, как Отто Скорцени проинструктировал своих коммандос, в штаб 20-й моторизованной дивизии прибыл оберштурмбаннфюрер СС доктор Эрвин Гегель. Он только что провел долгую и довольно нервную беседу с главнокомандующим группой армий «Север» Георгом фон Кюхлером и хотя изрядно устал, выглядел довольным. Разговор с командиром дивизии Эрихом Яшке оказался много приятнее; гость привез из Берлина настоящего ямайского рома, а генерал выложил на стол настоящий крестьянский окорок. Вечером того же дня радист штаба дивизии Гельмут Хазе получил строжайший приказ — услышав в эфире позывной "Зигфрид возвращается" немедленно доложить об этом унтер-офицеру Вальтеру Буффу. В обязанности Буффа входила корректировка артиллерийского огня батарей, стоящих в районе Синявино, но специальный приказ фельдмаршала фон Кюхлера давал ему право отдавать распоряжения всем трем артиллерийским группам, взявшим Ленинград в смертельное кольцо. Группы эти назывались «север», «юг» и «центр». Буфф был чрезвычайно польщен таким высоким доверием, не догадываясь, что фон Кюхлер категорически отказывался подписывать подобный приказ и сделал это только после угрозы доктора Гегеля немедленно связаться с фюрером и доложить ему про саботаж главнокомандующего. Той же ночью Гегель покинул Московскую Дубровку, направившись на машине в расположение штаба финской флотилии на Ладожском озере в порту Лахденпохья. С финнами, контролировавшими северный берег Ладоги, следовало договориться о том, чтобы один из их десантных катеров взял на борт трех боевых пловцов из команды Отто Скорцени.
— Ну, вот и Осиновец, — с облегчением проговорил Тимофеев. — Первый раз так идем — без сучка, без задоринки. Счастливые, видать, пассажиры сегодня у нас!
— Да, — рассеянно откликнулся Савенко. — Зря я их брать не хотел.
Стройный минарет маяка Осиновец, на семьдесят с лишним метров возвышавшийся над свинцовыми водами Ладоги, был уже совсем близко. Лейтенант хорошо видел пирс и сгрудившуюся у ограждения на берегу толпу людей — это была очередная партия эвакуируемых, тех, кому повезло вырваться из железных клещей блокады.
Тяжелые грузовые баржи шли теперь в полумиле к северу — там, в бухте Морье, землечерпалки специально углубили дно, чтобы можно было подойти к берегу.
Пока швартовались у обитого спасательными кругами причала, Савенко думал о том, что, будь его воля — он вывез бы из Ленинграда всех женщин и детей. Вообще всех. И что он, Савенко, в сущности, очень счастливый человек, потому что на войне, где принято отнимать жизни, он их, напротив, спасает.
