Омар Хайям Кто-то грубо тряхнул меня за плечо, и я с трудом вернулся в сознание.
– Хозяин желает тебя видеть! Встать, скотина!
Это был Хассим.
– Отправляйся в ад вместе со своим Хозяином! – ответил я.
Я ненавидел Хассима – и вместе с тем боялся его.
– Вставай, не то гашиша больше не увидишь, – последовал грубый ответ, и я спешно поднялся на ноги.
Следуя за тучным чернокожим, я прошел в глубь здания мимо жалкого вида грезящих, что развалились на полу и которых мне приходилось переступать.
– Собрать экипаж на палубе! – бубнил какой-то моряк со своей койки. – Весь экипаж!
Хассим распахнул дверь, ведущую в глубь притона, и подал мне знак ступать вперед. Я никогда не заходил в эту дверь и мог только догадываться, что за ней располагались покои самого Юн Шату. Но внутри оказалась лишь кровать, какой-то бронзовый идол рядом с курящимся ладаном и мощный стол.
Хассим бросил на меня зловещий взгляд и схватился за стол, будто желая развернуть его. Тот крутанулся, как если бы стоял на поворотной платформе, и пол под ним также сделал оборот, открыв взору скрытый люк, откуда во тьму уходили ступеньки.
Хассим зажег свечу и быстрым жестом указал мне спускаться вниз. Так я и сделал, с вялой покорностью наркомана, и он последовал за мной, закрыв люк над нами на железный засов, что крепился к нижней стороне досок пола. В наступившей полутьме мы спустились по ветхим ступеням – как мне показалось, их было всего девять или десять, – а затем вошли в узкий коридор.
Здесь Хассим, высоко подняв свечу, вновь повел меня за собой. Я едва различал стены этого похожего на пещеру прохода, но тем не менее чувствовал, что ширину он имел небольшую. Однако в мерцающем свете я отметил, что стены были голыми, не считая странного вида сундуков, расставленных вдоль них, – первой моей мыслью было то, что это вместилища для опиума и других наркотиков.
Непрекращающиеся шорохи и редкий блеск красных глаз среди теней выдавали присутствие несметного числа огромных крыс, кишевших во всех кварталах города, что примыкали к берегам Темзы.
Затем из темноты перед нами вырисовалось еще несколько ступеней, и коридор внезапно закончился. Хассим повел меня вверх и, поднявшись, четыре раза постучал по доске, служившей вроде бы нижней стороной пола. Далее я увидел, как открылась скрытая дверь, и на лестницу заструился мягкий призрачный свет.
Хассим грубо толкнул меня вперед, и вскоре мне пришлось резко зажмуриться, оказавшись в обстановке, какой я не видывал даже в самых безумных полетах сознания. Я стоял в джунглях, где росли пальмы, и позади них извивались миллионы ярко раскрашенных драконов! А когда мои изумленные глаза привыкли к освещению, я понял, что меня вовсе не переносили на другую планету, как мне показалось сперва. Пальмы тут и впрямь имелись, равно как и драконы, но первые были искусственными и стояли в огромных горшках, а вторые – извивались лишь на тяжелых гобеленах, покрывавших стены.
Сама комната имела чудовищный вид – мне показалось, она была чересчур крупна для обычного человека. Всю ее застилал густой дым, желтоватый, с тропическим привкусом, не позволяющий ни увидеть потолок, ни посмотреть вдаль перед собой. Исходил этот дым, как я заметил, с алтаря, что стоял у стены слева от меня. Затем я встрепенулся: сквозь шафрановый туман сверкали два глаза, страшно огромных и ярких, – они были направлены точно на меня. Лишь кое-как мне удалось различить неясные очертания какого-то нечеловеческого идола. Я быстро огляделся, отметив восточные диваны, кушетки и какие-то гротескные предметы мебели, но затем мой взгляд остановился на лакированной ширме, стоявшей прямо передо мной.
Я не мог видеть сквозь нее и, хотя оттуда не доносилось ни звука, все же чувствовал, что через нее смотрели чьи-то глаза – глаза, прожигавшие насквозь мою душу. И еще из-за этой странной ширмы с ее причудливой резьбой и безобразными узорами исходила некая зловещая аура.
Хассим приветствовал ширму по восточному обычаю, со всем почтением, а затем, не произнося ни слова, отступил назад и, сложив руки, замер, будто превратившись в статую.
Вдруг тяжелое, гнетущее молчание, что повисло в комнате, нарушил голос:
– Ты, ставший скотом! Хочешь ли ты вновь стать человеком?
Я встрепенулся. Голос звучал так холодно и безжизненно, что я успел подумать, что его владелец долгое время не прибегал к речи. И – оказалось, это был голос, что я слышал во сне!
– Да, – ответил я, словно в трансе. – Я хочу снова стать человеком.
Затем вновь повисла тишина, которую вновь же нарушил голос – теперь перейдя на зловещий шепот, напоминавший шелест крыльев летучих мышей, мельтешащих в какой-нибудь пещере.
– Я сделаю тебя человеком, ибо я – друг всех сломленных людей. И не ради награды, не ради благодарности. А еще я дам тебе знак, чтобы скрепить печатью мое обещание. Протяни руку сквозь ширму.
При этих странных, едва понятных мне словах я стоял в растерянности, а затем, когда голос повторил последнее указание, шагнул вперед и протянул руку в прорез, что бесшумно открылся в ширме. Я почувствовал, как меня крепко схватили за запястье, и что-то холодное, гораздо холоднее льда, коснулось моей ладони. После этого хватка на запястье исчезла, и я, высунув руку обратно, увидел у основания большого пальца дивный знак, напоминавший скорпиона.
Голос заговорил снова – на каком-то шипящем языке, который я не понимал, – и Хассим с почтительным видом сделал шаг вперед. Он поднес руку к ширме, а затем повернулся ко мне, держа чашу с какой-то янтарного цвета жидкостью, которую протянул мне с насмешливым поклоном. Терзаемый сомнением, я принял ее.
– Пей и не бойся, – велел голос. – Это всего лишь египетское вино с живительным свойством.
Я поднес чашу к губам и опустошил ее. Вкус был неприятным, но когда я передавал сосуд обратно Хассиму, мне показалось, будто я ощутил, что по моим венам в самом деле заструилась новая жизнь, хлынул поток энергии.
