С любовью,
Датч
Письмо погрузило меня в беспросветную печаль. Я чувствовала себя совершенно пустой – мозговая кость, которую долго грызли собаки. Поезд с грохотом несся в неизвестность, и я снова была сиротой.
Через два дня я прибыла на бостонский вокзал Парк-Плейс. Выйдя из поезда, я направилась в гостиницу для путешественников, что располагалась прямо напротив вокзала. За комнату заплатила наличными и подписалась: миссис Макгинти из Нью-Хейвена.
В этой ужасной конуре, где из-под двери тянуло табачным дымом, а от грохота поездов подпрыгивала убогая мебель, я почти не спала. Как только рассвело, я вернулась на вокзал и уговорила пассажира, прибывшего из Нью-Йорка, уступить мне позавчерашний экземпляр «Таймс». На первой странице помещался полный отчет о происшествии. Я прочла, вцепившись в газету трясущимися руками:
КОНЕЦ КРИМИНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ.
МАДАМ ДЕ БОСАК СОВЕРШИЛА САМОУБИЙСТВО.
ПЕРЕРЕЗАЛА СЕБЕ ГОРЛО КУХОННЫМ НОЖОМ.
ОНА БЫЛА НАЙДЕНА МЕРТВОЙ В ВАННЕ.
ТЕЛО ОБНАРУЖИЛА ПЕРЕПУГАННАЯ СЛУЖАНКА.
ВЕРДИКТ КОРОНЕРСКОГО ЖЮРИ: САМОУБИЙСТВО.
Нечестивая Мадам Де Босак мертва. Пятнадцать лет она смущала общественное мнение, богатея на грязном бизнесе. В ее багаже уже была тюрьма, где она провела несколько месяцев по обвинению в оказании беззаконных медицинских услуг. Она навязчиво демонстрировала публике свое богатство, построив один из самых роскошных особняков в городе, скандализованном ее постоянным присутствием. И вчера, доведенная до отчаяния общественным мнением, она свела счеты с жизнью, перерезав себе горло от уха до уха. Новость всполошила весь город. Сперва известие было воспринято как утка, но потом в суд, который должен был состояться над ней, пришло официальное подтверждение, всякое сомнение отпало, и о жуткой истории заговорили все.
Все заговорили. Плевать мне на этих «всех». «Все» для меня ничего не значат. Коронерское жюри объявило о моем самоубийстве. Я умерла. Мадам Де Босак и миссис Джонс в гробу. Цена грехов – смерть, кричала передовица «Таймс». Мистер Комсток ограничился короткими комментариями: Кровавый конец кровавой жизни. Но не преминул побахвалиться: Это уже пятнадцатое самоубийство, инспирированное мной.
Меня лишили жизни.
Вдова Макгинти вскоре переехала в комнату с видом на Чарлз-ривер. Сообщила мистеру Джонсу свой адрес. И затихла. Шесть месяцев, сказал он. По утрам, когда тоска была особенно сильной, она бесцельно гуляла по улицам, а теплыми вечерами одиноко сидела на скамейке в парке, подставляя лицо свежему весеннему ветерку и ожидая, что в любой миг кто-то узнает ее и окликнет. Если видела полицейского, то переходила на другую сторону улицы. Она ни с кем не разговаривала – ни с единой живой душой, но регулярно покупала нью-йоркские газеты. Только «Сан», как видно имевшая зуб на Комстока, печатала правду про него и Мадам Де Босак.
Кем бы ни была Мадам Де Босак, у нее имелись свои права, и человек, который хитростью проник к ней в дом и затеял судебный процесс, сыграл постыдную и недостойную мужчины роль.
«Таймс» сообщала еще об одном защитнике Мадам, священнике, преподобном Чарлзе Маккарти, который произнес проповедь, заставившую миссис Макгинти затрепетать. Жаль, что она не присутствовала на этой проповеди, а то бы расцеловала его от всей души.
Мадам преследовали посредством жалких методов, увертливых и бессердечных публикаций, откровенной и низкой лжи. Ее так называемые преступления практикуют многие вполне уважаемые в обществе врачи. Мадам поддержал некий христианский миссионер, который защищает покойную, прибегая к основательной моральной аргументации. Свои доводы он излагает в проповедях перед своей паствой.
Но вскоре радость от этих крупиц понимания растворилась в страшной новости: через две недели после смерти Мадам Де Босак поползли слухи, что она жива. Миссис Макгинти наткнулась в «Трибун» на письмо от мистера Дж. Х. Джордана, якобы плотника, который заявил, что доставил в дом Мадам гроб, предназначенный для умершей пациентки, и что покойница – та самая женщина, что обнаружена в ванной. Другой корреспондент писал в «Таймс», что видел, как Мадам в своем экипаже разъезжает по улицам Филадельфии.
У миссис Макгинти никаких экипажей не было, но сама мысль о том, что Мадам видели живой, так ее перепугала, что она не выходила из дома без вуали. Вдова каждый день писала письма, но не отправляла, уверенная, что корреспонденцию перехватят. Кто-нибудь из слуг мог раскрыть тайну. Она ждала, лежа ночами без сна. Снова и снова размышляла о своей жизни. О невыполненном обещании уберечь сестру. О вечных своих сомнениях в муже. Она и теперь не знала, верить ему или нет. Она знала хорошего Чарли в хорошие времена и дурного в дурные, когда он напивался каждый день и клял ее. Разумеется, он ненавидит ее за ту бурю, что она подняла, и он не приедет к ней. Никогда. Вдове Макгинти придется в одиночку бороться с судьбой.
– Он приедет, приедет, – шептала она в темноту. – Непременно приедет.
И, повторяя это снова и снова, начинала верить в свои слова. Да и как иначе – ведь кроме надежды, упрятанной за ее вдовьим нарядом, у нее не было ничего.
Полгода, всего полгода. Шесть месяцев. Днем срок этот не казался таким уж пугающим. Вполне разумный срок. Если он слишком быстро исчезнет из города, это наверняка вызовет подозрения. К тому же надо привести дела в порядок.
Полиция. Похороны. Надгробие.
Он похоронил жену.
Он лгал слугам. И Грету заставил лгать.
Он повлиял на результаты коронерского расследования. Он говорил с адвокатами.
Он лгал дочери. Вытирал ее слезы. Похоронил мать дочери.
Он продал дом. Организовал торги. Распродал обстановку.
Шесть месяцев на все про все. Совсем не много. Но для пребывающей во мраке миссис Макгинти шесть месяцев – вечность. НИКОГДА. Он похоронил свою жену. Ночами она представляла себе веселого вдовца, смеющегося в компании Жужу, Лилу, Салли и Джоаны. Представляла, как дочь называют одну из этих красоток мамой и дарит ей первые фиалки. И сердце миссис Макгинти сжималось. От горя, терзаний, подозрений она начала седеть.
В мае, после шести недель мрака и одиночества, настал ее день рождения. Неужели она не заслужила подарок? Ведь заслужила. И миссис Макгинти отправилась в ресторан при отеле «Вандом» на Бэк-Бей. Заказала кофе и пирожное, села на красную бархатную банкетку в чайной комнате и замерла, увидев свое отражение в зеркале: черная клякса на раззолоченном красном фоне. Она больше не была молодой и элегантной дамой. Голубые глаза потухли, фигура раздалась: все местные сливочные пирожные, которыми вдова заедала тоску. Но кому какое дело? Она одинока. Сестра умерла. Брат неведомо где. Муж и дочь далеко. И она заказала второе пирожное. В бостонских газетах она постоянно читала о новых деяниях Комстока, который громил книготорговцев, разделывался с распространителями порнографии, отправлял в тюрьму врачей и фармацевтов. За что? А хотя бы за рекомендации, что те давали женщинам в отношении определенных лекарств. Сейчас незаконно даже отправить почтой анатомический атлас. Мисс Ида Креддок покончила с собой, после того как мистер Комсток задержал ее за попытку переслать по почте брошюру.
