Но разговорить их мне все же бывало легче, чем, скажем, адвоката араба. Жили там поочередно несколько миловидных молодых матерей-одиночек – с ними было проще всего, они отчаянно нуждались в помощи, даже такой небольшой, какую могла им предложить я. Я изредка встречаю то одну, то другую на улице – теперь это солидные матроны, и мужей себе нашли, и работу, и детей новых нарожали.
Одно семейство было необычайно живописное. Как я подозреваю, глава его, настоящая орлица, сумела сама въехать в эту страну и привезти дочь с мужем и ребенком на хлипком основании своего библейского отчества. Я не раз встречала по деревням русских мужиков с таким именем. Дама эта была поистине из тех, что коня на скаку остановит и пр. Вдобавок она обладала экстрасенсными лечебными талантами. Насчет этих талантов ничего не могу сказать, но что она способна была лечить энергетикой, то есть собственной своей невероятной энергией, сомнений быть не может. Этой энергии хватало и на хозяйство, и на моральную поддержку падавших духом дочери и зятя, и на воспитание внучки, и на уход за парой похожих на свинок бультерьеров, потомство которых предполагалось впоследствии выгодно продавать, – и на лечение. Было ли в этой женщине что-либо еврейское кроме отчества – я не знаю, но я рада, что нашего полку прибывает за счет таких вот воительниц. Теперь, насколько я слышала, вся семья объевреилась дальше некуда, а внучка вообще как здесь родилась.
Кое-как начала налаживаться жизнь в постсоветской России – и спала бурная волна алии, отхлынула она и от нашего дома; владелица басты отправилась к праотцам, туда же и самый последний «амидаровский» жилец, обитавший в квартире на крыше. Все верхние квартиры как-то одновременно освободились.
И начался новый этап в жизни нашего дома.
Маленькое отступление. Не знаю, как в других домах, но в нашем может создаться впечатление, что любимым хобби его обитателей является ремонт. В доме шестнадцать (плюс-минус, две разбиты на три, две объединены в одну) квартир; я живу в этом доме двадцать пять лет. За это время здесь было проделано не менее тридцати ремонтов – капитальных, с разбиванием и строительством стен, с перекладкой полов, с новыми окнами и дверьми, с заменой канализационных и водопроводных труб. Простую покраску стен я не считаю.
То, что началось тогда на верхнем этаже, превосходило все прочие ремонты. Да и ремонтом это уже назвать было нельзя. Это было строительство, причем вполне незаконное. Один из сыновей рыночной торговки, назовем его Шуки, прежде всего отвоевал у сестер и братьев большую материну квартиру (расплатился за эту победу потерей всех родственных отношений). На том же этаже находилось помещение с туалетом и душем – коммунальное, сохранившееся еще с тех «амидаровских» времен, когда на этаже живали порой до тридцати человек. Теперь им никто не пользовался, но принадлежало оно, по правилам совместного владения домом, всем его хозяевам. Шуки, никого не спрашивая, захватил его, расширил за счет выступа крыши (бывшего солярия) и разделил на три жилые клетушки, так называемые студии. И квартиру свою большую тоже разделил на три студии. И во все быстро заселил студентов, иногда и по паре. Студенты любят такие «студии с отдельным входом».
Наверх остальные жильцы редко заглядывают. Когда начался там строительный грохот, привычное к ремонтам население дома долго страдало, не реагируя. В конце концов кто-то все же заглянул, возмутился и немедленно стукнул в городское управление. Пришел инспектор – и потянулась бесконечная тяжба Шуки с мэрией. Приказы сломать, вызовы в суд, штрафы, повторные вызовы в суд, штрафы, штрафы… Шуки в суд являлся, штрафы платил, но не ломал. А студии все стояли и приносили доход, и так лет десять.
Наш дом все больше начинал смахивать на университетское общежитие. Постепенно нестуденческими оставались лишь «Авив», адвокат-араб, мастерская архитектора на моем этаже да я. Студенты – жильцы симпатичные, жизнерадостные и приветливые. И беззаботные. По счетам они предпочитают не платить, живут по принципу: пожил, попользовался, пока не отключили (воду, электричество, телефон), – и прочь, на другую квартиру. Каждый месяц почтальон оставляет возле наших ящиков кипу счетов с именами давно забытых жильцов. Со временем все эти счета уходят в мусор. Кто по ним платит – одному богу известно, а может – новым жильцам… Когда в нашем подъезде установили домофон, кто-то из студентов немедленно потерял ключ и забыл код – и, недолго думая, взломал входную дверь. Замок и домофонную систему починили раз, починили другой, да и бросили – что толку.
Тем более что в подвале часто ютятся бомжи, которые ни ключей, ни кодов никаких не признают. Туалета у них там внизу нет, для этой цели используется небольшая площадка перед спуском в подвал. И сколько бы мы ни ремонтировали, ни благоустраивали и ни украшали наши квартиры, стоит лишь войти в подъезд, как легкое дуновение ароматов из подвала с ходу оскверняет нашу хрупкую респектабельность…
Но все еще впереди! Студенты еще роятся на всех этажах, еще таскают вверх-вниз свои пролежанные матрасы и коробки с дисками, еще скачут через веревочку на лестничных площадках. Но намечается уже новая метаморфоза. Дом еще станет полугостиницей, хотя пока не такой шикарной, как в былые времена.
Зачинателем был мой ближайший сосед-архитектор. Квартира у него по площади такая же, как моя, то есть совсем небольшая. Будучи профессионалом, он ухитрился разбить ее на две отдельные жилые единицы, каждая со всеми удобствами. Дал объявление в Интернете и начал сдавать номера посуточно заграничным туристам – по ценам хорошим, но все же несколько ниже средней гостиницы. За ним последовал сосед с третьего этажа – свою трехкомнатную квартиру с кухней превратил в четыре отдельных номера, опять же не помесячно для студентов, а посуточно для туристов. Бизнес закипел – хотя и не слишком презентабелен наш подъезд, а туристу кажется привлекательным остановиться в обыкновенном жилом доме, как бы в самой гуще местного населения, к тому же в самом центре, да к тому же и подешевле. Еще три соседа дожидаются только окончания договорных сроков со студентами, чтобы затеять такую же перестройку. Мне тоже не раз советовали поступить так. За деньги, которые я-де получу за два номера, сделанных из моей квартиры, я не только смогу снимать себе приличное жилье, но еще и на жизнь останется.
А мне не хочется. Только представить себе, сколько возни (и расходов) означает перепланировка квартиры, да подыскивание постояльцев, да оформление договоров с ними, да неусыпный присмотр, да уборка номеров, смена белья и т. п. – от одного этого тошно становится! Да еще переезжать на новое место, которое еще найти надо…
Нет, не хочу. Мне нравится моя квартира и нравится жить в этом доме. Идеальная по моему вкусу ситуация. Кругом кипит городская жизнь, магазины, кафе, автобусы, машины, людские толпы. А я в своей тихой квартирке, захочу – могу и поучаствовать в этой жизни, а не захочу – могу только сверху на нее полюбоваться. Главное, чтоб она кипела и бурлила вокруг, а меня без крайней необходимости чтоб не трогала.
Если б только еще лифт. Покупая эту квартиру, я словно и не заметила ведущих к ней шестидесяти девяти крутых ступенек. Взлетала наверх единым махом, только под конец слегка задыхалась, как и положено курильщице. Но то было годы назад. А с тех пор, как я там поселилась, становилось все труднее. Сперва отдыхала только на третьем этаже, позже уже на каждом. В доме годами шли разговоры о том, что хорошо бы, мол, нам построить лифт. Хорошо-то хорошо, но это огромная возня и расходы, а делать никто не брался, платить тоже никому не улыбалось. Зная своих соседей, я не верила, что когда-нибудь сговоримся. Да и соседей-то настоящих, кроме старушек поначалу, у меня было раз-два и обчелся. Хозяева квартир в дом заглядывали редко, к благоустройству его были равнодушны, а со съемщиками, людьми временными, лифта не построишь.
