Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
– Гена! – услышал он крик Сони. – Иди ужинать!
– Иду, – ответил про себя Геннадий Георгиевич и вошел с балкона в квартиру.
А когда на следующее утро за ним захлопнулась входная дверь, он тут же оглох от рева тысяч глоток. В нескольких метрах от себя он увидел громадного, черного, в кровавых подтеках быка. Геннадий Георгиевич закрылся портфелем, а когда отвел его в сторону, бык был под портфелем, и Геннадий Георгиевич без удивления осознал, что никакой это не портфель, что в руке его алая мулета. А бык уже разворачивался, и песок взвихривался под его копытами, и испанское солнце все заливало безжалостным светом, и сквозь тонкую подошву кожаной туфли тореадора чувствовался жар песка. «Если меня сегодня не принесут домой с распоротым животом, то мне крупно повезет», – подумал Геннадий Георгиевич, выкидывая вперед руку со шпагой. Он вобрал живот, встал на цыпочки, вытянулся в струнку. Удар должен был получиться – острие шпаги плясало где-то на уровне загривка быка, как раз напротив той единственной точки, куда шпага может войти по самую рукоять, куда она должна войти, если, конечно, он хочет остаться в живых.
– Что это у тебя? – спросила Соня, вынимая вечером из его портфеля окровавленные бычьи уши.
– Да вот… наградили за хорошую работу, – смутился Геннадий Георгиевич.
– Ушами?!
– Там кончик хвоста еще должен быть.
– В гастрономе, что ли, взял? – допытывалась Соня.
– А где же еще…
– Взял бы больше! Не сообразил?
– Кончились. Как раз передо мной и кончились…
Геннадий Георгиевич долго не мог заснуть: перед ним до сих пор метался черный бык с налитыми кровью глазами, он слышал его храп, чувствовал запах стойла, мощные рога проносились в нескольких сантиметрах от его живота. Он проснулся, едва начало светать, и с удивлением понял, что с нетерпением ждет утра. Встал раньше обычного, тщательно побрился, умылся, у зеркала с удовлетворением отметил, что живот стал меньше, уже не было надобности втягивать его. Геннадий Георгиевич наскоро позавтракал, поцеловал Соню в щеку, к двери шел быстро и решительно. Но, прежде чем открыть ее, набрал воздуха в грудь, сжался не то от дурного, не то от счастливого предчувствия и вышел.
Шумел в темных ветвях ветер, низкие тучи проносились над самой головой, оставляя на верхушках деревьев клочья тумана. Совсем рядом громко закричала птица. В кустах мелькали какие-то тени – не то согнувшиеся люди, не то поднявшиеся на задние лапы звери. Только шуршание листвы у них под ногами и нарушало тишину. Иногда существа оглядывались, и Геннадий Георгиевич видел сверкающие в фиолетовых сумерках белки глаз.
«Только этого не хватало», – подумал он, зябко поеживаясь…
Через несколько лет, выйдя однажды на площадку, Геннадий Георгиевич не увидел ничего, кроме лужи у соседней двери, пыльных ступенек и неизменной пустой бутылки возле батареи парового отопления. Он был обескуражен, ему показалось, что его попросту ограбили. Геннадий Георгиевич уже привык к неожиданной, полной опасности жизни, он побывал на всех материках, едва ли не на всех планетах, сразился со всеми, с кем только мог сразиться, и почти всегда выходил победителем, он любил всех, кого ему хотелось любить, и был счастлив. И вдруг…
Боясь поверить в самое страшное, Геннадий Георгиевич позвонил в дверь. Соня открыла, спросила, не забыл ли он чего, он ответил, что да, забыл, вернулся в квартиру, пошарил в карманах пиджака, оставшегося на вешалке, и снова вышел. Щелкнул замок за его спиной, и… И ничего не произошло…
Геннадий Георгиевич невольно сел на грязную ступеньку с таким чувством, как будто его настигла самая большая беда из всех пережитых им за последние годы. Он привык к неожиданностям, привык смотреть смерти в лицо, научился оценивать обстоятельства, а коварные преступления, которые он раскрыл, приучили его к чуткому мышлению. Поднявшись со ступеньки, он снова позвонил в дверь. Соня была обеспокоена, если не испугана, но в лице ее проступала решимость и даже какая-то… В общем, еще что-то было в ее лице, твердое и непреклонное, чувствовалась готовность стоять до конца.
– Что ты сделала с нашей квартирой? – спросил Геннадий Георгиевич – худощавый седой человек с лицом, покрытым загаром не только испанских плоскогорий и Канарских островов. В лицо Геннадия Георгиевича въелся загар пустынь Марса и Меркурия. И его счастье, что на Земле было всего несколько человек, которые смогли бы догадаться, откуда у него такой необыкновенный загар, откуда у него столь жесткий и пристальный взгляд. Но, на счастье, Геннадий Георгиевич ни разу не встретил ни одного из этих людей. Да он и не мог встретить, поскольку их и приходилось-то один-два на континент. В Европе Геннадий Георгиевич был единственным запредельным путешественником.
– Что ты сделала с нашей квартирой? – повторил он спокойно и холодно.
– А что? – Голос Сони дрогнул. – Ничего… Ты, Гена, меня извини, но последнее время я заметила, что ты… Что у тебя есть другая жизнь, наверно, другая женщина… Это началось давно, Вовка еще в школе учился, когда ты однажды… Ты однажды пришел исцарапанный… Ты назвал ее тигрицей. С тех пор все и началось…
– Что ты сделала с нашей квартирой?
– Знаешь… Может случиться всякое… Я переписала ее на свое имя. Поговорила в домоуправлении, поделилась опасениями… Они пошли мне навстречу. Теперь основной квартиросъемщик – я.
– Давно?
– Вчера мне подписали последние бумажки.
Геннадий Георгиевич с душераздирающим стоном прислонился спиной к стене, прижался затылком к замусоленным обоям.
– Я пошла, – сказала Соня. – У меня там очередь за кефиром. Как бы не пропустить. – И она бездумно и легко выпорхнула за дверь. Геннадий Георгиевич, натренированный до умопомрачительной молниеносности, бросился к двери и выглянул на площадку. Сони там не было. «Уже, наверно, в Большом театре кренделя выписывает… Балерина!» Две скупые мужские слезы скатились по его обожженным марсианским солнцем щекам.
Но Геннадий Георгиевич ошибался. Не попала Соня в Большой театр, не танцевала она там, не потрясала публику умопомрачительными па. Он догадался об этом вечером, когда Соня открыла свою хозяйственную сумку и со смущенной улыбкой положила на стол целлофановый пакетик с аджикой.
ХОЧУ В ГРЕЦИЮ
С самого утра в голове Вани Лаврушина засела мысль. Вначале он не обращал на нее внимания – мало ли какая блажь придет в воскресный день. Да и сама мысль была настолько невнятной, отдаленной, что отнестись к ней всерьез Ваня никак не мог. Но когда дело пошло к обеду, вдруг обнаружилось, что она не только не исчезла, не затерялась в хлопотах, она окрепла, а он, Ваня, уже свыкся с нею, сроднился.
Ваня прогулялся по двору, обошел свой грузовик, оборудованный под перевозку мебели, попинал скаты, заглянул в кабину. Она нагрелась на солнце, внутри было душно и жарко, а знакомые запахи казались сильнее, чем обычно. Потом Ваня долго возился в сарае, нашел молоток, гвоздь и вбил этот самый гвоздь в калитку. Попробовал, как она открывается, как закрывается. Гвоздь мало что изменил, но Ваня остался доволен своей работой.
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
