Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
Свет погасил, лег, изготовился ко сну.
На улице гулял ветер, яростно раскачивал жестяной фонарь на столбе у дома и по потолку, над Александром Павловичем бегали светлые полосы, мешали спать. А скорее не они спать мешали, а прожитый день, до краев набитый событиями – одно другого любопытней.
Врачи считают: все болезни обостряются по ночам. А совесть? Ну-у, если она больная…
Какая же совесть у Александра Павловича? Пустой вопрос! У Александра Павловича совесть крепче гранитной глыбы, ни одного изъяна, ни единой трещинки. А что ж тогда не спится?..
Смотрел в потолок, думал: «Валерия «сломалась», это ясно… Пусть сама она об этом не ведает, пусть оскорбится, если ей намекнуть, но ведь расклеилась, растаяла и еще, как сие для нее ни грустно, обабилась. Слово вроде обидное, а по сути – ничего плохого. Скорее наоборот. Конечно, только в данном случае… – Александр Павлович терпеть не мог буквально «обабившихся» женщин, сутками не вылезающих из засаленных халатов, с торчащими из-под косынок бигудями, с облупленным маникюром: вдосталь повидал он таких по цирковым гостиницам. – С Валерией случай – лечебный. Она «обабилась» ровно настолько, чтобы перестать быть мужиком в юбке. Этакой «железной леди»… Ну что, намекнуть ей о том?.. А зачем? Что тебе это даст? И так ситуация критическая, хоть беги… «Портсигар», скажешь, виноват? Ох, сам себе не ври, не успокаивай себя… А впрочем, ладно: пусть – «портсигар», не все ли равно? Главное, что эксперимент затянулся, пора подбивать бабки, как говорится. А результат, повторим, положительный… Опять положительный!.. Если честно разобраться, дорогой Александр Павлович: что в тебе женщины находят? Все твои женщины. Сколько их у тебя было, не считая жены?.. Поставь себя на их место. Поставил?.. И что? То-то и оно, ничего особенного, понять их трудно. Ну, здоровый, сильный, лицом не мордоворот, фактурный – это «киношный» термин… А внутри?.. А внутри – пусто. То есть, конечно, не пусто, внутри внутренний, как и положено, мир, вполне богатый – чего зря скромничать. Но кого ты внутрь пускаешь, а, Сашенька? Никого не пускаешь, боишься, что поломают в твоем хрупком организме, в твоем внутреннем мире какую-нибудь важную детальку, а с запчастями нынче худо… Вежливый, воспитанный, слова грубого от тебя не услышишь, цветы умеешь дарить, комплименты разбрасывать, светскую беседу поддерживать, чувства юмора не лишен… Все? Все. Значит, ничего. Дупель-пусто, «доминошно» выражаясь. Одна форма, содержания на первый взгляд – ноль. До него не докопаться, сам никому не даешь… А собственно, чего это ты разбичевался? Форма и есть форма. Кто сейчас голым в обществе появляется? Нет таких. Все в какой-то форме. Какую выбрали. Или какая досталась. Носят, не снимая, потеют, пыжатся, шеи воротничками натирают, но оголиться – ни-ни! И лишь дома, наедине с собой, даже супружницу порой не беспокоя, – снимают формочку, вешают на плечики в шкаф до утра: чтоб – упаси боже! – не помялась. Вот тогда настоящими и становятся… Посмотреть бы разок на них – настоящих: не станет ли жутко?.. А если на тебя, на настоящего, одним глазком глянуть?.. Ни в коем случае! Тоскливый занудный эгоист, эгоист, эгоцентрист – что там еще есть на «эго»? Одна форма тебя и спасает, а она у тебя на все случаи жизни одна… Спасает? А не губит ли?.. Ты же не умеешь носить ее круглосуточно. Ты же из нее нет-нет да выглядываешь. Вон вчера: Лера с Наташей изволновались, чуть с ума не сошли, а ты о них вспомнил?.. Даже когда в машину сели, в Москву отправились – о чем думал? О неравнодушных к тебе женщинах? Об их ранимых, как оказалось, душах? Черта лысого! О крыле ты думал. О бампере и о фаре. О том, не ушел ли твой Олег в отпуск… А вот то, что женщины неравнодушные, что души у них ранимые, – это тебя напугало. Напугало, старый хрен?.. Ужас как! Поэтому и отбой бьешь…
Поначалу задело тебя, что Валерия оказалась большим мужиком, чем ты сам? Что ты ей был нужен для того же, для чего и она тебе?.. Задело. Засуетился ты, «портсигар» сочинил… И зря. Устраивал тебя баланс, а дисбаланса ты не хотел… Не хотел, а получил. Сам дурак… А тут еще Наташа! Черт тебя дернул взять ее в цирк, расчувствовался, сказку ей показал, аппарат старика Бема из нафталина вытряхнул… Наташа не Валерия, с ней как со всеми нельзя, и ты это знаешь прекрасно. Знаешь? Как не знать, потому и мучает это тебя. Мама смешно говорит: мулиет. И странная штука: «мулиет», потому что Наташа – единственная женщина (так это, так, возраст ни при чем!), перед которой ты другую форму надеть захотел. Более того: надел. Са-авсем иную, доселе не надеванную, непривычную. Вон даже Грант, похоже, малость удивился… А ведь нравится тебе эта форма, а, Саша? Нравится и в старую влезать неохота, верно? По крайней мере с Наташей… Она, повторим, – единственная женщина, с которой ты должен быть честным. До конца! А конец-то – вот он, рукой достать можно…»
На том и заснул.
А на следующий день все задуманное преотлично исполнил: и Олег на месте оказался, и права в ГАИ забрал, и страховку успел оформить – ну, просто «одним махом семерых убивахом». Отогнал машину Олегу в гараж, к двадцати двум ноль-ноль на таксомоторе в цирк прибыл. А там уже полный кворум. И ассистентки вроде не потолстели, и аппаратура в целости. Короче – порядок. Прогнали аттракцион одним духом: за исключением мелочей все прошло аккуратно – ровненько.
Грант сказал:
– Чисто для первого раза, поздравляю. Трюк с мячами из чемодана раньше делал?
– Еще в Калинине пустил. Как трючок?
– Первый сорт! Сколько ты их выкидываешь? Двенадцать?
– Молодец, считать умеешь.
– Будь человеком, скажи: как они у тебя надутыми выскакивают? Мячи-то не простые – футбольные, настоящие, сам трогал…
– Грант, родной, ты же не со вчерашнего дня в цирке. Откуда столько любопытства?
– Прости, Саша, ничто человеческое даже шпрехшталмейстерам не чуждо. Не скажешь?
– Не скажу.
– И правильно. Это я от взрослости. А цирк – ты, Саша, знаешь, взрослости не приемлет. И мне, и Наташе от тебя одно требуется – чудо. А у тебя этого добра – полны закрома.
– Полны, говоришь? – усмехнулся Александр Павлович. – Если бы… – Вот и не согласился он с Грантом, да ведь они разные вещи в виду имели: Грант – одно, Александр Павлович – совсем другое. Он похлопал в ладоши: закончили репетицию. Все – по местам, укрыть, как от врага. Завтра – в то же время, без опозданий…
И домой ушел, Валерии звонить не стал.
А утром во двор вышел – к Олегу собрался, посмотреть, как ремонт «Жигуля» идет, – а на лавочке перед подъездом Наташа сидит.
– Вот тебе и раз, – только и сказал. – Ты что здесь делаешь?
– Вас жду, – Наташа вежливо встала, портфель на скамейке оставила.
Была она в школьной форме, в коричневом платьице со стоечкой, в легком черном фартучке. Поверх платья, поверх кружевного крахмального белого воротничка, подшитого к стоечке, – пионерский галстук; узел вывязан ровно-ровно.
– А школа?
– Я не пошла.
– Ну, мать, ты даешь… – Александр Павлович, действительно несколько потрясенный, с размаху плюхнулся на скамью, и Наташа тоже позволила себе сесть – на самый краешек, вполоборота к собеседнику, как ее мама учила. Почему не пошла?
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
