— И то и другое? Разом? Неплохая мысль, — откликнулась миссис Ней.
— В конце концов, ведь первой я заметил именно луковую ферму, — сказал он.
Они стояли на тротуаре перед витриной давно уже закрытого магазина Додсворта.
Миссис Ней ответила, что обещать ничего не будет, но все выяснит. С этими словами она распрощалась, потому что спешила на заседание по вопросу о том, что делать с многочисленными заброшенными домами, расположенными на Колорадо-стрит; эта группа прозвала себя «комитетом „С глаз долой!“» Но, отойдя немного, она развернулась на каблуках, забыв сообщить Блэквуду еще одну новость:
— А знаете, я ведь только что получила письмо от Джорджа! Рейх рушится даже быстрее, чем пишут газеты. К лету мальчики начнут возвращаться!
Она помахала конвертом из дорогой бумаги с фирменным знаком дорогой вашингтонской гостиницы. Ее улыбка лучилась счастьем от предвкушения скорого мира. После многих месяцев разлуки Черри успела стосковаться по мужу. Их отношения выстроились на удивление дружелюбно: Джордж и Черри Ней называли себя товарищами. Ее молодость прошла так, что гордиться было особенно нечем — подумаешь, носилась галопом, собирая всякие скабрезные истории! — но ведь и возможности выбора у нее были куда как ограниченны. Тогда Черри жила только за счет собственных слов: она была молода, отличалась острым умом, но не была особенно красива и не имела нужных связей: такой девушке, как Шарлотта Мосс, мир мало что мог предложить. Она старалась изо всех сил, хотя в минуты сожаления и признавалась себе, что и этого было недостаточно. Правда, она пришла на выручку Брудеру, когда он отчаянно нуждался в помощи, и почти в то же самое время встретила Джорджа; за считаные месяцы течение ее жизни круто повернуло. Она прекрасно понимала, что ее удача, ее везение пришло к ней просто так, и теперь, начиная очередное письмо к мужу, она неизменно обращалась к нему: «Мой самый дорогой друг!» — и говорила себе, что все же судьба ей улыбнулась.
— Всего хорошего, мистер Блэквуд.
— Всего хорошего, миссис Ней.
— Я уверена: совсем скоро мы с вами встретимся и все обговорим.
Следующее утро началось с хмурого, мутно-белесого рассвета, а прогноз погоды пообещал преждевременное наступление жары. Но потом на телефонный столб у обочины дома Блэквуда опустился белоголовый орлан. В его желтом крючковатом клюве было зажато что-то похожее на зеленую бумажку, и сначала Блэквуд подумал даже — доллар. Он обрадовался такому доброму знаку и кинулся за складным телескопом. Но при внимательном изучении оказалось, что это вовсе не доллар, а сухой лист вишневой березы. Символического в этом вроде бы ничего не было, но случай навел Блэквуда на размышления; он облачился в привычную, радостную самоуверенность и в ту же минуту, не снимая мятно-зеленой пижамы, решил: он добьется того, что будет считать своим самым главным достижением, которое останется в памяти, — он станет полновластным хозяином ранчо Пасадена. Он сделает его полезным, выгодным, идущим в ногу с современностью. Эта сделка навсегда изменит его судьбу — моментально вознесет на верхнюю ступень той самой лестницы, взбираясь по которой он столько раз ранил себе пальцы занозами. Все изменится теперь для Блэквуда; он станет совсем другим человеком, и миру ничего не останется, как принять его таким — совсем новым. Мир, до сих пор не слишком считавшийся с ним, забросает его приглашениями, которые почтальон будет аккуратно класть в его ящик, отмеченный красным флажком. Блэквуд посмотрелся в зеркало и увидел еще неясные черты этого нового человека.
В начале марта он договорился с миссис Ней, что она соберет банкиров и покажет им Пасадену. В это время года пространство между деревьями занимали только ящики для сбора апельсинов, никакой уборочной техники не было, ранчо затихало и почти умирало, если не сказать — умерло. Пока банкиры, облаченные в темно-серые костюмы, ходили по участку, заглядывали в заброшенную упаковку и удивлялись, какой, оказывается, нетронутый уголок калифорнийской истории обнаружился на западной окраине их растущего города, Блэквуд сидел в «империал-виктории» и слушал новости по радио — с каждым днем они становились все радостнее.
Тысяча девятьсот сорок пятый год складывался исключительно удачно — и для всего мира, и для Эндрю Джексона Блэквуда. Он прекрасно понимал, что все обернется в его пользу.
После осмотра он с банкирами вернулся в конференц-зал, расположенный по соседству с хранилищем банка. Блэквуд подробно рассказал, что это за участок, развернул карту небольшой долины, где приютилось ранчо, — каждый квадрат на ней обозначал один акр земли.
— Зачем же вам такая уйма земли? — раздался флегматичный вопрос.
— Зачем? — переспросил Блэквуд.
— Блэквуд, какие у вас планы?
Блэквуд признался, что пока еще не решил.
— Пасадена — такое владение, которое покупают, когда позволяют условия, и уже потом решают, что с ним делать. Вы и сами прекрасно понимаете, что возможности здесь просто безграничные, — сказал он и добавил: — Разве вы не согласны с тем, что для города будет лучше всего, если эта земля попадет в руки такого, как я? Человека, цели которого нисколько не отклоняются от нашего общего направления движения по пути прогресса?
Сидевшие вокруг дубового стола недоверчиво зашептались. Блэквуд знал, что струна общественной жизни часто находит отклик в сердцах жителей Пасадены и что банкиры («стопроцентные», как они сами себя называли) распоряжались еще и на Турнире роз, в Первой пресвитерианской церкви, а в придачу и на Дне Всех Святых. Но время требовало осмотрительности, и вели они себя осмотрительно. Еще в тридцатые годы двое из них поспорили на деньги, что парковая дорога пройдет по одному маршруту, а оказалось, что бетонная река потекла совсем по другому пути. Неудачным оказалось и вложение денег в гостиницу «Виста»; расчет был на то, что она проработает лет сто, не меньше. Блэквуд уже не застал те времена, когда «Виста» была шикарным местом, — сколько кинозвезд, гангстеров, наследниц апельсиновых рощ толпилось тогда у ее бассейна! А теперь самая роскошная гостиница Калифорнии была приспособлена под военный госпиталь; ее дорожки, бунгало и ковры распродали за бесценок, сухой бассейн зиял, как пустая глазница. Конечно, «Виста» принесла банку сплошные убытки, но все еще изменится, ведь настают другие времена; так уверял Блэквуд банкиров — мужчин с серыми, без кровинки, лицами. Ведь сегодня, первого марта сорок пятого года, линия наступления проходит в районе Кёльна.
— Войне скоро конец, — заявил Блэквуд на совещании с банкирами. — Мальчики начнут возвращаться домой, в Калифорнию. Джентльмены, разве не должны мы подготовить город к их приезду? Ведь они столько для нас сделали! Что, они не заслужили квартиры с крытым гаражом?
Чтобы купить ранчо, Блэквуд не нуждался в помощи банка; но вот если он захотел бы построить кондоминиум, без банкиров ничего не вышло бы — дело тут было не столько в деньгах, сколько в распределении рисков. Если Блэквуд и был в чем-то уверен, так это в том, что возводить комплекс кондоминиума в одиночку — безнадежное дело. Слишком уж велик был риск пойти ко дну. Он говаривал: «Будь быком, будь медведем, но только не свиньей». Кроме того, банкиры принадлежали к тем кругам, о которых Блэквуд только еще мечтал, воображая, как кто-нибудь из них вечером за ужином скажет жене: «А знаешь, дорогая, этот Блэквуд — очень приятный человек. Надо как-нибудь пригласить его в гости». А их дочери, уже вышедшие из возраста дебютанток, неторопливые, патриотично одетые в хаки, скажут, стоя у дверей: «Вы, конечно же, мистер Блэквуд?»
