— Я знаю, что неприятно. Вот потому-то мы и едем к тебе на квартиру, чтобы поговорить. Господи, неужели ты думаешь, что кого-то сегодня волнует, где именно разговаривать, если только это не телеграфная вышка и не причал у моря?
Автомобиль остановился. Прежде чем он успел высказать очередное возражение, она вышла из машины и взбежала по ступенькам, объявив, что так и будет стоять и ждать, пока он не придет и не откроет дверь. Делать нечего, он пошел следом и, поднимаясь по ступенькам, слышал, как она тихо смеется над ним в темноте.
Он рывком распахнул дверь и нащупал выключатель. Вспыхнула лампа, осветив две неподвижно застывшие фигуры. На столе стояла фотография Дика — тот самый Дик, каким они видели его в последний раз, — мудрый и ироничный, в гражданской одежде. Элинор пошевелилась первой. Она стремительно прошла по комнате, сметая пыль подолом шелкового платья, и, облокотившись на стол, мягко произнесла:
— Бедный мой благородный красавец, никто не мог устоять перед тобой. — Она посмотрела на Клэя. — Душа у Дика не была слишком-то велика, такая — маленькая душа. Вечность его никогда не заботила, да и знал ли он о ней? Сомневаюсь. Но он был так обаятелен, так — о, так великолепно сложен, огненная шевелюра, карие глаза… — Ее голос потух, и она медленно опустилась на софу напротив камина. — Разожги огонь и иди сюда — ты обнимешь меня, и мы поговорим.
Он покорно занялся поиском дров, а она сидела и болтала.
— Не стану изображать из себя хозяюшку и суетиться, пытаясь помочь, я слишком устала. Правда ведь, тебе со мной будет гораздо уютнее, если я просто буду сидеть и разговаривать?
Он стоял на коленях у ее ног и возился с керосиновым бидоном.
— Просто поговорим об Англии. — Он посмотрел на нее снизу вверх и почувствовал, что голос у него охрип. — Немного о ней и о Шотландии — расскажи мне о милых провинциальных мелочах, которыми жили наши женщины, расскажи, чем ты сама жила, — закончил он неожиданно резко.
Элинор улыбнулась и опустилась на колени рядом с ним. Она чиркнула спичкой, подожгла края газетных страниц, торчащих между поленьями, и наклонилась, чтобы прочитать текст на медленно свивавшихся по углам опаленных листках:
— Четырнадцатого августа тысяча девятьсот пятнадцатого года. Воздушный налет цепеллина — ну вот… — слова исчезли, их слизали язычки пламени… моя сестренка — ты же помнишь Кэтрин, нашу златовласку Китти, помнишь, она еще чуточку шепелявила? Ее убило во время одного из таких налетов. Вместе с гувернанткой. Тем самым летом.
— Маленькая Китти, — печально сказал он, — я знал, что много детей погибло, очень много, но не знал, что и она тоже.
Он словно был далеко отсюда, лицо его будто окаменело. Элинор спохватилась и попыталась перевести разговор на другую тему.
— Да, много. Но не будем сегодня о смерти. Мы же хотим притвориться, что счастливы. Как ты не понимаешь? — Она укоризненно похлопала его по колену. — Мы ведь счастливы! На самом деле! Почему ты сегодня был таким капризным? Ты ведь сентиментален, да?
Он по-прежнему сидел, уставившись в огонь отсутствующим взглядом, но этот вопрос вывел его из оцепенения.
— Сегодня — можно сказать, что да — впервые в жизни. А ты, Элинор?
— Нет, я романтическая натура. Это огромная разница. Сентиментальный человек думает, что все будет длиться вечно, а романтик надеется, что нет.
Он снова погрузился в забытье, и она поняла, что он ее почти не слышит.
— Прости, умоляю тебя, — попросила она и придвинулась к нему совсем близко. — Пожалуйста, будь паинькой и обними меня.
Он робко обнял ее, и она тихо рассмеялась. Клэй поспешно отдернул руку и, наклонившись к огню, сказал скороговоркой:
— Ради всего святого, можешь ты мне объяснить, зачем мы сюда пришли? Понимаешь ли ты, что это дом, где живут… жили холостяки, пока все до одного не отправились за ЛаМанш, чтобы стать сужеными красной вдове. Это может тебя скомпрометировать.
Она вцепилась в ремень у него на плече, рывком притянула его к себе, чтобы заглянуть прямо в его серые глаза.
— Клэй, Клэй, не надо! Только не эти ничтожные, убогие словечки, только не теперь! «Скомпрометировать»! Что значит это слово рядом со словами «жизнь», «любовь», «смерть» или «Англия»? «Скомпрометировать»! Клэй, да в наше время, я уверена, никто, кроме слуг, уже не помнит этого слова. — Она засмеялась. — Клэй, ты да наш дворецкий — только вы двое на всю Англию употребляете слово «компрометировать». Он всего неделю назад так же предупреждал мою горничную… Как странно… Клэй, взгляни на меня!
Он посмотрел на нее и увидел то, что она хотела, чтобы он увидел, — красоту, помноженную на исступление. Эти приоткрытые в улыбке губы, чуть растрепанная прическа…
— Чертовка, — пробормотал он, — начиталась тогда Толстого и поверила ему.
— Неужели? — Она разглядывала огонь. — Начиталась, правда начиталась!
Потом снова ее взгляд вернулся в настоящее, к нему.
— Да ладно, Клэй, довольно нам глазеть на огонь. Он возвращает в прошлое, а этим вечером для нас не должно быть ни вчера, ни завтра, ни времени вообще — есть только сегодня, только ты и я, мы сидим здесь вдвоем, и я так истомилась по мужественному плечу, на которое так покойно преклонить голову.
Но он был далеко в прошлом, мысль о Дике саднила, как застарелая заноза, и он высказал эту мысль вслух:
— Вы с Диком часто говорили о Толстом, и мне казалось, что такой красивой девушке просто неприлично быть интеллектуалкой.
— Да я и не была, по правде сказать, — призналась она, — просто хотела произвести впечатление на Дика.
— Я и сам был потрясен, когда прочел кое-что из Толстого, меня поразила у него какая-то соната.
— «Крейцерова соната», — подсказала она.
— Вот именно. Я решил, что Толстой аморален и его нельзя читать юным девицам, я так и сказал Дику. А он частенько изводил меня по этому поводу. Мне было девятнадцать.
— Да, ты казался нам этаким юным резонером. А себя мы считали зрелыми и умудренными.
— Тебе ведь всего двадцать? — неожиданно спросил Клэй.
Она кивнула.
— И ты больше не веришь Толстому? — спросил он почти ожесточенно.
Она покачала головой и посмотрела на него чуть ли не с тоской:
— Можно мне, хоть ненадолго, прижаться к твоему плечу?
Он обнял ее, не отрывая взгляда от ее лица, и внезапно вся мощь ее очарования обрушилась на него. Клэй не был святым, но с женщинами он всегда вел себя по-рыцарски. Наверное, именно поэтому теперь он чувствовал себя таким беспомощным. Эмоции его были в смятении. Он знал, что это неправильно, но он желал эту женщину, это потустороннее существо из шелка и плоти, которое подкралось к нему так близко. И было множество причин, почему он не должен обладать ею, но теперь ему вдруг стало ясно, что слово «любовь» так же велико, как «жизнь» и «смерть», и она знала, что он это понял, и радовалась его прозрению. И долго-долго они сидели неподвижно рядом и смотрели в огонь.
