этим взрыв уничтожил вертолет «дрозд» и четырех находящихся в нем офицеров.
Кажется, Лучников даже видел яркую вспышку в небе, взрыв командного вертолета Чернока, но не обратил на нее особого внимания, отнеся к пиротехническим эффектам подлейшей киносъемки. Он вспомнил о Кристине и подумал о том, как безнравственно современное искусство. Все снимается на пленку и все демонстрируется, и чем естественнее выглядит человеческая трагедия, тем лучше, а во имя чего? Цель полностью утеряна…
Бедная девочка, подумал он, занесло тебя тогда в Крым… занесло тебя тогда в мою спальню… занесло тебя…
Он поднял ее тело и медленно направился к храму. Навстречу ему по дорожке, выложенной ракушечником, мимо античных руин и православных крестов, бежали три фигуры, он узнавал их по мере приближения: отец Леонид, Петр Сабашников в монашеском одеянии и Мустафа.
– Вот, – сказал Лучников, передавая тело Кристины на руки отцу Леониду. – Примите, отец Леонид. Она была рождена в католичестве, но обернулась к православию. Она меня очень любила. Какая разница – католичество, православие?.. Всем христианам нужно быть вместе, когда в мире совершаются безнравственные события вроде этой киносъемки.
– Съемки, Андрей? – Сабашников обнял его за плечи. – Ты называешь это съемкой?
– Даже ты не догадался, – засмеялся Лучников. – Что же говорить о простых людях? Вообрази, какая это для них психологическая травма! Любопытно, кто дал банде Хэлоуэя разрешение на это массированное глумление?
– Пойдемте, дети мои, в храм, – сказал отец Леонид. – Будем вместе. Сегодня ночью многие придут, я думаю так. Иди и ты, Мустафа. Будь с нами. Ты не обидишь ислам, если будешь сегодня с нами.
– Я плохо знаю ислам, я буддист, – пробормотал юноша.
Отец Леонид шел широким крепким шагом. Белые ножки Кристины свисали со сгиба его руки. Лучников разрыдался вдруг, глядя на то, как они болтаются.
– Андрей, – повернулся к нему отец Леонид. – Утешься. Час назад я крестил здесь твоего внука Арсения.
Мыс Херсонес каменными обрывами уходит в море, но под обрывами еще тянется узкая полоска галечного пляжа. Там, в одной из крохотных бухточек, готовились к побегу четверо молодых людей – Бенджамен Иванов со своей подругой черной татаркой Заирой и Антон Лучников со своей законной женой Памелой; впрочем, их было пятеро – в побеге участвовал и новорожденный Арсений. В бухточке этой они нашли брошенный кем-то открытый катер с подвесным мотором «Меркурий». В катере оказалась еще и двадцатилитровая канистра с бензином – топлива вполне достаточно, чтобы достичь турецкого побережья.
Антон и Памела, потрясенные всеми событиями уходящего дня, сидели, прижавшись друг к другу боками, а спинами прижимались к уплывающему от них Острову Крыму. В последних передачах ныне уже заглохшего Ти-Ви-Мига промелькнуло сообщение о смерти деда Арсения и об аресте, или, как деликатно выразились перепуганные тивимиговцы, «временной изоляции» Андрея. На коленях у них, однако, лежал новорожденный Арсений, головкой на колене отца, попкой на бедре матери. Чувства, раздиравшие Антона, были настолько сильны, что он в конце концов впал попросту в какое-то оглушенное состояние. Жена его не могла ему ничем помочь, растерзанная родами, жалостью к Антону, нежностью к бэби, страхом перед побегом, она тоже впала в полулетаргию.
Впрочем, энергии Бен-Ивана хватало на всех пятерых. Он чувствовал себя в своей тарелке, побег был его стихией. Побег – это мой творческий акт, всегда говорил он. Я всегда благодарен тем, кто берет меня под арест, потому что предчувствую новый побег. Я буду очень разочарован, когда Россия откроет свои границы.
Вместе с милейшей своей подружкой, вечно пританцовывающей Заирой, Бен-Иван все приготовил на катере, а затем, ничтоже сумняшеся, отправился на «поверхность», как он выразился, в ближайший супермаркет, притащил оттуда одеяла, плащи, огромный мешок с едой и напитками и даже Си-Би-Радио. Он со смехом рассказывал о «наших ребятах», то есть о советских солдатах, в супермаркете, одном из бесчисленных филиалов «Елисеева-Хьюза», о том, с каким восторгом их там встречают, как они жрут печенье «афтерэйт» и жареный миндаль и как «вырубаются» от восторга.
– Дождемся ночи, Бен-Иван? – спросил его Антон.
– Ни в коем случае! – воскликнул «артист побега». – Ночью здесь все будет исполосовано прожекторами. Они будут каждую минуту подвешивать ракеты. Если они обнаружат нас ночью, нам конец.
– А если они обнаружат нас сейчас? – довольно весело поинтересовалась Заира.
– Сейчас другое дело, кара кизим, сейчас солнце склоняется к горизонту, заканчивается горячий денек истории, сумерки – это час прорех, расползания швов, час, когда видны просветы в эзотерический мир, когда на некоторый миг утрачивается спокойствие и хрустальные своды небес слегка колеблются. Понятно?
К начальнику сигнальной вахты авианосца «Киев» капитан-лейтенанту Плужникову подошел один из операторов старший матрос Гуляй.
– Товарищ капитан-лейтенант, – сказал он и вдруг как-то замялся, затерся, словно пожалел, что подошел.
– Ну что, Гуляй, – поморщился капитан-лейтенант Плужников, который считал минуты до окончания вахты и мечтал об увольнении на берег. – Все в порядке, Гуляй? – Офицер уже чувствовал со стороны матроса какую-то «самодеятельность», так называемую инициативу, чувствовал также, что матрос уже жалеет о «самодеятельности», но не решается отвалить. – Поссать, что ли? – спросил он Гуляя.
– Да понимаете, товарищ капитан-лейтенант, – с нескрываемой досадой сказал старший матрос, – объект на приборе.
«Ах ты, падла такая, Гуляй, – думал Плужников, глядя на светящуюся блошку в углу экрана. – Ну какого хуя с места сорвался? Что тебе, паскуда, эта блоха? Может, плотик какой-нибудь болтается или ребята какие-нибудь от нашей армады в Турцию когти рвут? Ну какого хуя… Придется теперь докладывать командиру, а то еще стукнет этот Гуляй…»
Он внимательно посмотрел в лицо старшему матросу. Отличная у парня будка – крепкая, чистая, нет, такой не стукнет. Впрочем, может, как раз такой и стукнет. Тогда вернулся к своему пульту, связался с командованием, доложил, как положено: объект, идущий от берега в нейтральные воды, в секторе хуй с минусом и три хуя в квадрате…
Начальник вахты корабля капитан первого ранга Зубов дьявольски разозлился на капитан-лейтенанта. Кто его за язык тянет? Подумаешь, бегут какие-то чучмеки на какой-нибудь шаланде. У всех классовое сознание в один день не пробудишь. Бегут, пусть бегут, больше места останется. Не буду никому докладывать, а Плужникову скажу, что будет отмечен. Рядом с Зубковым стоял его помощник кавторанг Гранкин и делал вид, что ничего не слышал, лишь еле заметная улыбка появилась на его лице, обращенном к подпрыгивающим над силуэтом Севастополя рекламным огням.
«Это он, пидар, психологический тест мне ставит, – подумал про Гранкина Зубов. – А вот сейчас я тебе сам психологическую штуку воткну, Гранкин-Хуянкин».
– Доложите командиру, – приказал Зубов, думая, что Гранкин начнет сейчас ваньку валять и на том проколется, но тот немедленно включил селектор и
