Василий Шауро был чиновником до мозга костей. Больше всего боялся проколов в своем ведомстве. Требовал все держать под контролем. Устраивал сотрудникам выволочки и проработки, причем в жесткой и обидной форме.
«Бодался теленок с дубом» — так Александр Солженицын назвал когда-то свою попытку противостоять государственной машине. От лобового столкновения с дубом теленку приходится несладко. И лишь немногие на это решались. Гнуться или сопротивляться? А может, укрыться от этой схватки? Не сотрудничать с режимом. Но и не бороться против него. Уйти в свою работу. Бежать. Спрятаться в глухой деревушке, в башне из слоновой кости. Но конечный пункт бегства — та же развилка. И тот же выбор, который приходится делать каждому. Гнуться или сопротивляться?
Политика Леонида Ильича на посту главы партии и государства состояла в том, чтобы ничего не менять! Первые годы жили за счет освежающего эффекта послесталинского освобождения, которое вдохнуло силы в народ и позволило прилично поднять уровень жизни, потом — за счет начавшегося экспорта сибирской нефти (тогда и стали зависеть от постоянно колеблющихся мировых цен на энергоносители).
Чего можно ожидать от Брежнева, прояснилось довольно быстро: руководитель страны боится перемен, у него нет свежих идей, и они ему не нужны. Брежнев со товарищи пришли к власти, чтобы покончить с хрущевскими реформами, которые представлялись партийной верхушке ненужными и вредными. Брежнев вовсе не собирался проводить какие-то серьезные реформы или преобразования. Это было не в его духе. Он вовсе и не размышлял на эти темы.
Леонид Ильич был общительным, доступным, умел казаться обаятельным, даже очаровывал. Избегал неприятных разговоров, убирал с должности без объяснения причин, но не добивал. Мог вспылить, послать матом, но быстро отходил. Он исходил из принципа: живи и давай жить другим. И это было комфортно для публики, утратившей за десятилетия советской власти стремление двигаться вперед, готовность проявлять инициативу.
Брежнев избавил страну и аппарат от необходимости напрягаться. Хрущев требовал новаций, поиска, реформ. А Брежнев позволил расслабиться. Вернул чиновников к комфортному существованию. Какое-то время общество и Брежнев находились во вполне гармонических отношениях, поскольку ничего друг от друга не требовали. Это же в его годы родилась чудная формула нашей жизни: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Платили немного. Но при скромных потребностях хватало.
Глухое раздражение снималось самым доступным транквилизатором — дешевой водкой. За счет продажи алкоголя целые области выполняли финансовый план. Страна спивалась, и никто этому не препятствовал. Выпивка — не порок.
Зато не было нужды вкалывать, выкладываться, чего-то добиваться, изобретать, придумывать. Требовалось лишь немного лицемерия: поднимать руку на собрании (партийном, профсоюзном, комсомольском, трудового коллектива). Голосовать — когда устраивались выборы (без выбора). Произносить ритуальные слова о правильности линии КПСС «во главе с товарищем Леонидом Ильичом Брежневым».
В годы, которые потом назовут застойными, Эрнст Генри продолжал писать. На международные темы. Коллеги и друзья ценили его работу:
«Дорогой Семен Николаевич!
Очень обрадовался, увидев Ваше имя в „Правде“ и „Известиях“. Прочел с огромным интересом. Поздравляю с отличными статьями. Как здоровье? Сказываются ли последствия инфаркта? Наверное, собираетесь в свои Гагры или сочиняете новые опусы. Кончаю лечение в санатории Болшево. На днях вернусь в Москву и тогда позвоню вам, а может быть, и встретимся».
Писали и читатели. Благодарили за книги и статьи. Поздравляли с праздниками, желали здоровья и успехов в творчестве. Иногда находили красивые формулы: «Горячего вам Солнца, свежего ветра и прочих весенних атрибутов».
Военный летчик Герой Советского Союза Марк Лазаревич Галлай 30 октября 1970 года написал Эрнсту Генри восторженное письмо, особо отметив «одно свойство у всего, что Вы пишите: ясное ощущение читателя, что все это вы знаете не только по книжкам и разного рода „материалам“, а имели возможность повидать собственными глазами и воспринять непосредственно. Читатель „получает товар из первых рук“».
Академическое издательство «Наука» выпустило два больших сборника его статей: «Заметки по истории современности» (1970) и «Новые заметки по истории современности» (1976). В 1981-м главное издательство страны — Политиздат — опубликовало книгу Эрнста Генри «Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения». Хорошо помню, как уважительно относились к автору, как внимательно читали эти книги.
Эрнста Генри охотно печатали в издательстве Агентства печати «Новости» — вот книжки последних лет: «Против терроризма», «Разоружение: кто против?», «За сценой в Бонне», «За дверьми Белого дома», «Чего хотят во дворце Чжуннаньхай?», «Китай против Азии», «Ось Пекин-Бонн», «Социал-демократы на перепутье».
Партийный аппарат утратил контроль над духовной жизнью общества. Вера в коммунизм сохранилась лишь в форме ритуальных заклинаний. В правящей элите появились две группы. Одни считали, что лучшие годы страны пришлись на сталинское правление; Сталин — выдающийся государственник, который противостоял всему иностранному, поэтому нужно возвращаться к его политике и к его методам. А рядом созрела националистическая альтернатива: те, кто уверился в том, что за всеми бедами страны с 1917 года стоит мировое еврейство, масоны и либералы, вознамерившиеся уничтожить Россию и русскую культуру.
Разочарование охватило общество. Людям молодым, наверное, трудно себе это представить, но в последние брежневские годы ситуация казалась безнадежной и безвыходной. Бодрые репортажи об успехах страны и не покидающие экран лица вождей в программе «Время» вызывали уже не насмешки, а глухую ненависть.
Эрнст Генри болезненно воспринимал злобный антисемитизм и откровенную ненависть к Израилю, которую проповедовала советская пресса. Он говорил профессору Якову Яковлевичу Эттингеру, что антиизраильская пропаганда «обескровливает Россию, заставляя интеллектуальные кадры покидать страну».
Жизнь становилась все труднее. Постоянные перебои с продуктами. Но москвичи, томившиеся в очередях, вызывали зависть у остальной России, где и в очередях-то стоять было бесполезно: все по талонам. Классическое «Понаехали!» относилось тогда к русским же людям, потянувшимся в столицу за продуктами.
С одной стороны, зарплату получали даже принципиальные бездельники, даже в убыточном хозяйстве. С другой — умелый и усердный работник фактически не поощрялся. Прилично заработать, да еще и превратить ассигнации в нужный товар, можно было лишь неофициально. Коррупция и двоемыслие разъели само понятие трудовой морали. Общество невероятно разложилось в брежневские времена. Тащили все, что можно было унести. Это не осуждалось, а считалось в порядке вещей. Расцвела коррупция, только фигурировали не деньги, а материальные блага и услуги. «Ты мне — я тебе» стало универсальной
