ладоней. Его лицо раскраснелось, волосы были взъерошены.
– Прости меня, – попросил он.
– За что?
– За то, что это произошло. Я вроде как врач. Должен кое-что смыслить в медицине.
– Не беспокойся об этом. Это не экзамен. Никто не поставит тебе плохую оценку и не отнимет набранные баллы.
– Клэр!
– А что еще тут можно сказать?
– Не знаю. Наверное, нужно подумать, что делать дальше…
Она молчала.
– Строить планы… Просто это такой шок. И такой чертов стыд. И это случилось именно сейчас.
– Да, – согласилась она.
Ее лицо казалось маленьким, белым и обиженным. Он вдруг вспомнил, что не успел рассказать об отце. Она даже не подозревала об этом. Он понимал, что она оказалась в положении, которого больше всего боялась каждая девушка в каждом ирландском городе – не важно, большом или маленьком. Клэр попала в большую беду.
Он потянулся к ее руке.
– Мы справимся, – пообещал он.
Она отдернула руку.
– Ты не притронулась к своей пинте, – смущенно заметил Дэвид.
– Ты тоже.
Бокал выглядел слишком большим, у пива был кисловатый привкус.
– Я, пожалуй, возьму бренди. Ты не хочешь? Чтобы справиться с потрясением. Считай, что это предписание врача.
Он натянуто улыбнулся.
– Нет, спасибо, – отказалась Клэр.
Когда он вернулся, она перегнулась через стол:
– Мне ужасно, ужасно жаль, Дэвид. Я больше ничего не могу сказать. Я знаю, как это, должно быть, страшно для тебя. Я пытаюсь сохранять спокойствие и думать о том, что, черт возьми, мы собираемся делать. Но ты, вероятно, еще не знаешь, что чувствуешь. Вероятно, для тебя это все еще нереально.
– Да. Верно, – сказал он, благодарный за то, что она это поняла.
Снова воцарилось молчание. Дэвид допил бренди.
– Пойдем домой?
Они встали и направились к выходу, стараясь держаться чуть порознь и боясь прикоснуться к друг к другу.
На улице в желтом свете фонарей их лица казались более напряженными. Они молча добрели до автобусной остановки, где меньше часа назад Дэвид решил не дожидаться автобуса. В автобусе они тоже не разговаривали. Раз или два они посмотрели друг на друга, будто желая что-то сказать, но слова не шли с языка.
Примерно за две остановки до той, которая была им нужна, Дэвид встал и робко спросил:
– Выйдем здесь?
– Да. Конечно, – прозвучал вежливый ответ.
При обычных обстоятельствах она бы потребовала объяснений, шутила и спорила.
Они стояли на берегу канала.
– Давай пройдемся, – предложил Дэвид.
Они шли молча и оба замедлили шаг, когда к ним подплыли два лебедя.
– У меня с собой только жевательная резинка, – сказала Клэр, и ее голос звучал почти как обычно. – Думаешь, она им понравится или у них слипнутся клювы?
– Ты выйдешь за меня?
– Что?
– Ты выйдешь за меня замуж? Пожалуйста.
– Дэвид…
Ее голос был тихим и неуверенным.
– Пожалуйста, – повторил он.
– Дэвид, тебе пока необязательно ничего говорить. Не говори сейчас ничего. Я не жду от тебя этого… Тебе не нужно этого делать. Честно. Мы все обсудим и выстроим план, это не конец света.
– Клэр… я люблю тебя, – просто сказал он.
– И я тебя люблю. Так было и будет всегда.
– Значит, – произнес он, и его глаза просияли, – мы поженимся. Лучше сейчас, чем позже. Правильно? Скажи «да». Скажи: «Да, Дэвид».
– Ты знаешь, я бы с удовольствием, но есть и другие возможности, другие варианты, которые следует рассмотреть.
– Нет, не с нашим ребенком. Только не с нашим собственным ребенком. Других вариантов у нас нет.
Клэр уставилась на него, и ее глаза наполнились слезами.
– Ты не дала мне ответа, как это бывает в сказках.
Он сгорал от нетерпения, не зная, что она скажет.
Она взяла его лицо в ладони:
– Если ты говоришь серьезно…
– Это не ответ, а предположение, – перебил он.
– Я с радостью выйду за тебя. Да. Конечно же да.
Они дошли пешком, купив по пути жареной картошки, вино и шоколадный торт. Ужинать уселись рядом с керосиновой плитой, чтобы думать о будущем и строить планы.
– Может, поженимся здесь? В Дублине? Дома я этого не вынесу.
– Моя жена не должна так отзываться о самом знаменательном дне в нашей жизни!
– Ты понимаешь, о чем я.
– Да. Конечно, мы поженимся здесь. Или в любом другом месте. Где захочешь. Лондон. Париж. Рим.
– А потом мы вернемся, купим квартиру побольше, дождемся экзаменов и рождения ребенка. Выпускные экзамены пройдут в конце сентября, а ребенок появится на свет на третьей неделе октября. У меня в запасе почти месяц.
Дэвид сжал ее руку.
– Просто чудесно, – повторил он.
– Я так рада, что ты доволен. Я боялась, что, когда ты получишь работу в больнице, не захочешь возвращаться ночью домой к ребенку.
Она улыбнулась, он промолчал.
– Это же не то, к чему мечтает вернуться молодой медик, младший больничный врач: квартира с подгузниками и студентка-жена…
Внезапное молчание Дэвида ее обеспокоило.
– К счастью, я могу работать дома, я обсуждала это с одной аспиранткой. Она заверила, что если тебя не теряют из вида, в университете знают, что ты занимаешься и ходишь на консультации примерно раз в неделю, то ты не обязан каждый день являться на занятия.
– Ох…
– Что с тобой?
И тогда Дэвид рассказал о болезни отца и необходимости вернуться в Каслбей.
Своим письмом Анджела подарила им пять дней. Пять ужасных дней. Они то злились друг на друга, то сливались в объятиях. Временами пытались спокойно рассмотреть варианты, но альтернативы не было. Иногда Клэр насмехалась нам ним и говорила, что он маменькин сынок. Мужчина не должен отказываться от карьеры. Подчас Дэвид ранил ее, упрекая в том, что ее любовь ничтожна и неглубока, если зависит от адреса. Настоящая любовь выживет в любом месте.
Они знали врача, к которому Клэр могла обратиться. Его исключили из медицинского реестра, и тем не менее он практиковал аборты. Он имел квалификацию врача, поэтому Клэр ничем не рисковала. Тогда они смогут снова думать о будущем. Но они никогда не упоминали об этом всерьез. Рождение собственного ребенка казалось им чудом, единственным светлым моментом посреди слез и смятения. Вычеркнув ребенка из уравнения, они не решали ни одной проблемы. Беременность и непростая беседа с родителями были не самым важным событием.
Труднее всего было вернуться назад.
Ни один из них не хотел этого делать.
Дэвид возвращался в Каслбей.
Так обстояли дела, когда он получил письмо от отца.
Клэр плакала, когда читала письмо. Пожилой мистер Пауэр был великодушен и относился к чувствам сына с большим пониманием. Старик записал на бумаге все, о чем Дэвид и Клэр говорили целую неделю. Доктор Пауэр так сожалел о необходимости вызвать сына домой, что, по его словам, едва нашел в себе силы сесть за письмо. Он ясно дал понять, что не может просить о помощи другого врача, чтобы подарить Дэвиду три или четыре года свободы. Отец почти бесстрастно сочувствовал сыну.
Нам обоим в тягость этот эмоциональный шантаж. Мне невыносимо оттого, что я обращаюсь к тебе с просьбой вернуться, а тебе трудно отказаться от планов на будущее. Но я должен
