Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133
– Ладно, скажи только «Здравствуй, мама!», – предложила Бекки.
И я, будто назло, выпалила:
– Здравствуй, папа!
И Бекки сдалась:
– Ну хорошо, не говори ничего, просто обними маму и поцелуй ее.
Когда мама вышла из больницы, война уже закончилась, Моиз и красавец Эли Коэн вернулись домой, а папа, сдав оружие, демобилизовался и пошел работать механиком в гараж своего брата Ицхака в Тальпиоте.
Мама вошла в дом дедушки и бабушки, держась за папину руку и осторожно переставляя ноги, словно боялась упасть. И первым делом она подошла к своему отцу. Дедушка Габриэль сидел прикованный к креслу и, поскольку тело не подчинялось ему, не мог встать навстречу любимой дочери. Она долго стояла перед ним на коленях, а он держал дрожащую руку у нее на голове и не мог унять слезы.
– Слава богу, слава богу… – повторял он словно заклинание.
Наконец она встала с колен, обняла его и поцеловала лицо и дрожащую руку, а потом нехотя, словно по принуждению, обняла бабушку Розу и, устав от усилий, опустилась в кресло рядом с дедушкой. И тогда Бекки, державшая меня на руках, подошла к ней.
– Поздоровайся с мамой, скажи «Добро пожаловать, мама!».
Но я мотала головой, отказываясь выполнить требование Бекки.
– Как она выросла, – устало сказала мама.
– Иди сюда, ласточка, иди, боника, – папа забрал меня у Бекки. – Иди к маме.
Мама протянула ко мне руки, но я по-прежнему идти к ней отказывалась.
Она убрала руки.
– Я устала… Я должна лечь.
С тех пор мама лежала почти все время. Вставала она очень редко, главным образом, когда приходили гости ее навестить, и сразу же после их ухода возвращалась в постель. Бабушка, обе тети и папа продолжали ухаживать за мной, предоставив маме возможность выздоравливать в своем темпе.
Каждое утро Давид уходил на работу в гараж. Он не любил эту работу, от которой руки были в машинном масле, он вообще не любил работать руками. Не для такой работы он был рожден; как только ему подвернется что-нибудь поприличнее, он немедленно уберется к чертовой матери из этого вонючего гаража, подальше от брата, который обращается с ним и с другими работниками как рабовладелец. Из грязи в князи, презрительно думал Давид, еще вчера у него сопли из носу текли, а сегодня большого хозяина из себя корчит. Нет, он непременно найдет работу по себе. Вот Моиз устроился в полицию, даже красавец Эли Коэн нашел работу в бухгалтерской конторе «Гапт и Гапт» на улице Бен-Иегуда. Так почему же он до сих пор тут торчит? Что он, хуже их?
Когда Моиз пошел служить в полицию, то уговаривал Давида пойти вместе, но он не захотел.
– Я же смертельно ненавидел британскую полицию, – заявил он Моизу.
– Но это не одно и то же, – убеждал его Моиз. – Это израильская полиция.
– Невелика разница. Это не для меня – быть полицейским.
Он действительно хотел найти себе занятие по способностям. Если бы только его жизнь сложилась иначе, если бы Луна была здорова, если бы не нужно было нянчить Габриэлу, он бы уже начал искать новую работу. Но в нынешней ситуации пришлось ухватиться за первое же полученное предложение – пойти работать в гараже у своего младшего брата.
Вначале он колебался, но мать уговорила его:
– Не страшно, начни, а там посмотришь, как пойдет. Может, Ицхак сделает тебя компаньоном.
Но после того как он несколько месяцев здесь проработал, даже если бы Ицхак даром отдал ему гараж, он бы его не взял. Ему были противны запах смазки и черные пятна от машинного масла на одежде и на руках. Часы уходили на то, чтобы убрать этот отвратительный запах и эту грязь с рук.
– Фу! – корчит гримасы Бекки. – От тебя воняет!
Ясное дело, воняет – на такой работе. Это ее рыцарь идет на работу в белой рубашке и возвращается в ней же. А он чернорабочий.
Сколько еще времени он сможет выдерживать эту невозможную жизнь? Он надеялся, что Луна вернется из больницы домой, окончательно выздоровеет, возьмет на себя материнские обязанности – и жизнь войдет в обычную колею. Но Луна, вернувшись, все больше погружается в себя. Вместо улучшения – ухудшение. У нее все время плохое настроение, она почти не разговаривает и почти не ест.
– Луна, если ты не будешь есть, ты не окрепнешь, – уговаривает он жену. – И снова попадешь в больницу.
А она лишь смотрит на него этим своим печальным взглядом – и ни крошки в рот не берет. Скоро ничего не останется от ее красоты, из-за которой он на ней женился. Порой он чувствует себя вдовцом при живой жене.
В больнице у нее еще бывало иногда хорошее настроение. Лежавший рядом Гиди-Рыжий был компанейский парень и, хотя состояние у него было хуже, чем у нее, веселил всех, рассказывал анекдоты. Не раз Давид видел своими глазами, как Рыжий ухитрялся выжать из Луны улыбку, а то и смех. Когда он приходил ее навестить, у ее кровати почти всегда сидела компания раненых. У них уже сложился свой быт, свои традиции. Один потерял руку, у другого отняли ногу, а они хохочут; Луна английской королевой восседает на постели, а все стараются ее рассмешить. Время от времени кто-то умирал от ран, некоторые лишились зрения и никогда больше не увидят своих жен и детей, некоторые забинтованы с ног до головы, – но его жена была печальнее всех, словно все страдания здешних больных легли на ее плечи. Нередко он чувствовал себя здесь лишним; он не принадлежал к ордену раненых, которые объединились у ее постели, он будто вторгался на территорию, где имеют право находиться лишь увечные и перебинтованные. Давид сидел у ее постели, держал ее за руку, заводил с ней разговор при полной ее безучастности и считал минуты, когда прилично будет уйти. Больница угнетала его до отчаяния.
А теперь она дома, но не в настроении и не разговаривает. Луна, у которой всегда было что сказать по любому поводу, молчит! И с матерью молчит, и с Бекки. Только с Рахеликой иногда о чем-то секретничает.
В доме тестя и тещи Давиду не хватает воздуха. У них тяжелое материальное положение, и он помогает содержать разросшуюся семью. Без его мизерной зарплаты, которую он получает у Ицхака, неизвестно, как бы они жили. Деньги у них давно закончились, надул их, бедных, курд, которому они продали лавку, оставил на бобах.
До каких пор он будет работать как вол там, где ему невмоготу? До каких пор будет приходить в дом, где не чувствует себя как дома? До каких пор будет задыхаться в собственной жизни?
Давидом овладевает отчаяние, он курит сигареты одну за другой; ему нужно выйти из дому, глотнуть воздуха, побродить по улицам. Но куда он пойдет? Моиз каждую свободную минуту, когда он не на работе, проводит с Рахеликой и детьми, он счастлив в браке. Если и вышло что-то хорошее из их знакомства с Луной, так это то, что они сосватали Моиза с Рахеликой. Да еще Габриэла. Девочка моя, счастье мое, она похожа на свою маму как две капли воды – и отличается от нее, как солнце от луны. Солнышко, как она улыбается ему, как обнимает! Он ужасно любит брать ее на руки, петь ей песенки. А как она разговаривает! Нет такого слова, которое она не могла бы выговорить, она знает всех по имени, даже соседей, только слово «мама» не говорит, упрямится. Сколько он ни просил: «Скажи „мама“», – она ни в какую. Упрямая как осел. Не страшно, это пройдет, она будет говорить «мама», разве бывают дети, которые не говорят «мама»?
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133
