Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
Здесь царствовала вера, настолько глубокая, что ее можно было ощутить физически. Она чувствовалась в живости голосов и блеске глаз.
Сорвил знал, что в этом походе он окружен фанатиками, но до сего момента он никогда не соприкасался с этой стороной так… непосредственно. Трепет ликования. Безумие в глазах, которые лицезрели, еще не успев увидеть. Дух преданности, полной и всеохватной. Люди Кругораспятия способны на что угодно, понял Сорвил. Они могут устать, но не остановятся. Испугаются, но не побегут. Любое злодеяние, любая жертва — все было в их силах. Они умели сжигать города, топить собственных сыновей, убивать невинных; даже, как доказывала история Цоронги о самоубийствах, перерезать себе горло. Через свою веру они преодолевали все свои сомнения, животные ли, человеческие ли, и торжествовали, пребывая в ее зловонии и сладком дурмане возможности вверить себя власти другого.
Аспект-императора.
Но как? Как может один-единственный человек подвигнуть людей на подобные безумства и крайности? Цоронга говорил, что все дело в разуме, что в присутствии Анасуримбора люди не более чем дети — так заявлял Друз Ахкеймион, волшебник в изгнании.
Но как можно стать таким глупцом? И может ли существовать такой разум, кроме как на небесах? Эскелес утверждал, что душа Анасуримбора — душа Бога в миниатюре, что разгадка в божественности его природы. Если человек думает мыслями Бога, разве не будут люди перед ним как дети?
Что, если мир действительно близится к концу?
Пока Сорвил размышлял так, взгляд его блуждал по хаотичной обстановке шатра, не воспринимая то, на что натыкался. Задержался он на обширном черно-золотом гобелене, занимавшем почти всю дальнюю стену и уходящем вверх до самых дальних уголков шатра. Поначалу глаза не слушались — что-то в узорах вышивки не позволяло сфокусировать взгляд. При беглом изучении казалось, что рисунок состоит из абстрактных геометрических орнаментов, не слишком отличающихся от орнамента кианских ковров, которые отец развешал в их комнатах. Но сейчас каждая фигура, которую он разглядел или думал, что разглядел, выхватывалась среди остальных обычным глазом. В каждом изгибе линий, и ровных, проведенных как по линейке, и причудливо изогнутых завитками, читались образы, в которые эти линии складывались. Все было на поверхности, кроме смысла, который загадочно маячил где-то рядом. А когда Сорвил отводил взгляд, смотрел через призму бокового зрения, кажущиеся фигуры как будто преобразовывались в ряды узоров, словно какие-то не поддающиеся расшифровке символы…
«Колдовской», — понял он, вздрогнув от страха. Гобелен был колдовским.
На небольшом помосте справа и слева от уходящего далеко вверх настенного ковра сидели два экзальт-генерала Великой Ордалии, развернув кресла так, чтобы находиться лицом и к длинному столу, и к поднимающимся вверх рядам для знати. Из них двоих король Пройас казался благороднее, не из-за какой-то утонченности в одежде или украшениях, но из-за строгого облика. Если он оглядывал оживленные яруса со сдержанным интересом, кивая и улыбаясь тем, кто встречался с ним взглядом, то король Эумарны смотрел просто свирепо. Во взгляде короля Саубона, безусловно, присутствовали и благочестие и уверенность, но помимо этого, еще у него был вид раздосадованного скряги, словно он получил свою должность слишком дорогой ценой и поэтому постоянно возвращался к весам, желая взвесить, сколько потерял.
За столом под ними сидели несколько адептов Завета: бородатый старик в таких же одеждах, как у Эскелеса, только отделанных золотом; иильнамешец с кольцами в ноздрях и татуировками на щеках; статный седовласый мужчина, одетый в просторные черные одежды, и древний слепой старик, кожа которого просвечивала насквозь, как колбасная оболочка. «Гранд-мастера главных школ», — пояснил Эскелес, который, очевидно, следил за его блуждающим взглядом. Сорвил и сам догадался. Он удивился, увидев среди них Серву Анасуримбор, в простом белом платье, скромном и полностью закрытом и от этого еще более соблазнительном. Невозможно молодая. Льняные волосы были стянуты назад в косу, которая шла до самой талии. Присутствие Сервы могло бы показаться до абсурдного неуместным, если бы на ее облике не оставила столь явный неземной отпечаток текущая в ее жилах отцовская кровь.
— Потрясающе, правда? — вполголоса продолжил адепт Завета. — Дочь аспект-императора и гранд-дама Свайальского Договора. Серва, сама Первая Ведьма собственной персоной.
— Ведьма… — пробормотал Сорвил. В сакарпском слово «ведьма» имело много значений, и все они с нехорошим оттенком. То, что это слово можно употребить по отношению к существу столь совершенных форм и черт, поразило Сорвила как очередная непристойная выдумка Трех Морей. И все же его взгляд неподобающе задержался на Серве. Слово, которым она была названа, по-новому ее раскрыло, ее образ заиграл бередящим душу обещанием.
— Берегись ее, мой король, — тихо рассмеявшись, сказал Эскелес. — Она разговаривает с богами.
Это была старинная поговорка из легенды о Суберде, легендарном короле, который пытался соблазнить Элсве, смертную дочь Гильгаола, и обрек на гибель весь свой род. То, что колдун цитирует древнюю сакарпскую сказку, напомнило Сорвилу, что Эскелес — шпион и никогда не переставал им быть.
Старшие братья Сервы, Кайютас и Моэнгхус, сидели на дальнем конце длинного стола в окружении десятка генералов-южан, которых Сорвил не знал. Его вновь поразило несходство между двумя братьями, один из которых был стройным и светловолосым, а второй — широким в плечах и смуглым. Цоронга рассказывал ему сплетню, что Моэнгхус, якобы, — вовсе не настоящий Анасуримбор, а ребенок первой жены аспект-императора, тоже Сервы, которую повесили вместе с Анасуримбором на Кругораспятии, и бродячего скюльвенда.
Поначалу сказанное показалось Сорвилу до смешного очевидным. Когда семя сильно, женщины лишь сосуды; они вынашивают только то, что засеяли в них мужчины. Если ребенок родился белокожим, то, значит, его отец тоже был белокожим, и так далее, все, что касается фигуры и цвета кожи. Анасуримбор никак не мог быть настоящим отцом Моэнгхуса. Для Сорвила стало откровением, что люди Кругораспятия все как один не понимают очевидной вещи. Эскелес настойчиво называл Моэнгхуса «Истинный Сын Анасуримбора», так, словно нарочитое употребление слова могло исправить то, что натворила действительность.
Еще один образчик сумасшествия, охватившего этих людей.
Прозвенел Интервал; из шатра его сочный звук слышался причудливо. Подтянулись последние задержавшиеся гости: три длинноволосых галеотца, угрюмый конриец и группа людей с тонкими бородками — кхиргви или кианцы, Сорвил так и не научился их отличать. Десятки людей еще рассаживались по галереям, ища свободное место или выглядывая знакомых, какие-то два нансурца протиснулись через колени Сорвила и его спутников с извиняющимися улыбками на свирепых лицах. В шатре установился беспорядочный гвалт, когда люди пытаются успеть сказать последние замечания и мысли, нагромождение голосов, постепенно затихающее до негромкого бормотания.
Это могло бы напоминать Сорвилу Храм — если бы не ощущение безудержного приближения неотвратимого.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135
