Книга Сети - Юлия Бажова

Визит Гионов перевернул жизнь с ног на голову. Реальность, от которой Морган так старательно удирал два месяца, намертво вцепилась в него и глумливо защелкала клыками. В облике Хары. Он получил воздаяние и за матерные напевы, и за швыряние посудой, и за свои отнюдь не радужные эмоции, которые мешали Харе сосредоточиться на лечении других больных. Она заставляла его сжимать и разжимать пальцы, вращать кистями и стопами, сгибать ноги, совершать другие дурацкие движения, а при малейших признаках неповиновения кидалась угрозами отправить его домой. И угрозы действовали. Морган, в свою очередь, усердствовал в стремлении научиться погружать себя в сон при помощи дыхательных упражнений, что благополучно оставалось в тайне, хотя Хара и расталкивала его, обнаруживая спящим в светлое время суток. Кое в чем она все же преуспела. Морган начал самостоятельно есть, неуклюже захватывая пищу руками. Правда, достижения тем и ограничивались: ложки и вилки он неизменно проносил мимо рта, а содержимое кружек опрокидывал на себя, и ничто не обещало прогресса в будущем.

Мучения не прошли даром. По прошествии двух недель Морган получил бонус за примерное поведение: Хара принесла деревянные костыли и объявила, что позволит ему остаться у нее еще на некоторое время, пока не окрепнут мышцы, при условии, если он будет принимать активное участие в собственном выздоровлении – каждый день вставать и ходить, и в первый раз это нужно сделать прямо сейчас. Она позвала Викки, женщины привели его ватное тело сначала в сидячее, а потом в условно вертикальное положение. В мышцы впились тысячи иголок, колени подогнулись, пол и потолок поменялись местами. Морган охнул. Зажмурив глаза, повис на плечах целительниц. Он бы соскользнул на пол, если бы не руки, крепко обхватившие его талию. Потребовалось несколько минут, чтобы голова перестала кружиться, а тело вспомнило, как стоять. В течение этого времени он мысленно благодарил Хару за то, что, кроме них с Викки, его никто не видит. Ему осторожно подсунули под мышки костыли. Морган, как стреноженный, выбросил их вперед одним махом; чтобы не упасть, ступил на подламывающиеся ноги. И снова его подхватили. Хара придвинула ногой табуретку, подпихнула ему под зад. Пока Морган приходил в себя, она объясняла, как правильно ходить на костылях; он слышал только стук сердца в ушах, а в голове трепыхалась одна-единственная мысль – лечь, которую вскоре оборвал оклик: «Подъем!»

Со злой, обреченной решимостью Морган стал подниматься: сначала снялся с табуретки, привстав на полусогнутые ноги, затем, опираясь на плечи целительниц, потихоньку распрямился. Хара опять подсунула ему под мышки костыли. Викки, готовясь подхватить его, зашла с другой стороны. На этот раз он разгадал суть новой для него ходьбы: опираясь на один костыль, он тычком переносил второй вперед и переваливался на него. Впрочем, ходьбой это можно назвать с большой натяжкой: ступать на правую ногу больно, да и нельзя еще ее нагружать. Он проковылял через хижину и обратно и, обливаясь потом, как куль свалился на кровать.

Наутро все тело полыхало огнем, будто Морган целую ночь дрался с гвардейцами. Не мог согнуть ни руку, ни ногу, ни повернуть голову. Даже двигать челюстями было больно. День ему дали отлежаться, а на следующий Хара вновь заставила его вставать – мол, если щадить ноющие мышцы и суставы, это усиливает их обездвиженность, – и больше не давала поблажек.

Как только Морган освоил пространство хижины, Хара отдала его на попечение Орена, мальчишки-подмастерья, чтобы тот сопровождал его на прогулки. Морозы еще не начали сдавать. Хижины были засыпаны по самые окна, а некоторые походили на снежные дома. Но яркие солнечные дни с неуловимым привкусом талой воды в воздухе, приносимым ветром с гор, дышали обещанием весны. Молчаливый при Харе, Орен оказался треплом и сплетником. Рот парня открывался вместе с входной дверью, когда они выходили наружу, и закрывался с нею же по возвращении. На первой же прогулке Морган узнал, что его правая нога теперь на полтора дюйма короче левой и он на всю жизнь останется хромым. Пустяк по сравнению с потерей Дара – нарастить подошву сапога, и все дела, – но узнавать об этом последним противно. Морган погрузился в горькие размышления о своей беззащитности против лжи. Лишился сверхчувственного восприятия, и близкие немедленно этим воспользовались в целях, по их мнению, гуманных. Если так будет продолжаться дальше, правду придется вытягивать, приставив к горлу нож. Парень растолковал его эмоции по-своему и разразился утешениями, которые сводились к одному: реанимация – слишком сложная процедура, чтобы пройти без последствий, и по сравнению с другими пациентами Гионов ему повезло, обычно путешествие в мир теней оставляет на теле больше отметин. Впрочем, это была единственная ценная информация. Ни про Арра, ни про отряд Токо и Равена Орен не знал. Или прикидывался, что не знает. И все же от его болтовни Морган немного воспрял духом. А сделавшаяся приятной мышечная усталость и морозный воздух действовали лучше снотворных.

В одно солнечное апрельское утро, не обещавшее ничего дурного, Хара объявила Моргану, что он восстановился достаточно, чтобы преодолеть расстояние от ее хижины до своей. И у него есть время смириться с трудным, но неизбежным шагом – до вечера. Ночевать он должен уже дома. Морган с трудом загасил желание попросить оставить его еще ненадолго, пока не вернется из похода Имандра: присутствие сестры помогло бы привыкнуть к такой тяжелой ноше, как жизнь с матерью. Не нужно иметь Дар, чтобы понимать: здесь он всех изрядно утомил. До обеда Морган лежал и, пялясь в потолок, мрачно размышлял о будущем. Очередные хлипкие стены его жизни рухнули, нужно строить новые. Но стены строят на фундаменте. Фундамента нет. И никогда не было, иначе бы опоры не рушились при малейшем дуновении ветра судьбы. В молодости это ощущалось не так болезненно, а с возрастом шрамы от разрушений становятся все более глубокими и затягиваются все медленнее. В первые месяц-два будущее мало чем будет отличаться от настоящего. Продолжать учиться пользоваться собственным телом, только с нагрузкой в виде матери… С пятнадцати лет он не проводил с ней дольше трех дней кряду! Заглядывать дальше – все равно что свеситься над краем извилистого, заполненного туманом ущелья и пытаться рассмотреть обычным зрением, что там, на дне и за поворотом. Переваривание пищи немного отвлекло от гнетущих мыслей, Моргану удалось заснуть. Хара напоследок позволила ему насладиться последними часами одиночества и не стала будить. Он открыл глаза, когда предметы вокруг начали терять очертания. Это и хорошо. В темноте его неуклюжее передвижение не будет бросаться в глаза.

Женская половина целительской команды отсутствовала. Орен, увидев Моргана одевающимся, оторвался от ступки, в которой растирал какие-то травы, и тоже сдернул с гвоздя куртку. Морган заверил его, что в помощи не нуждается, хотя не сомневался: парень все равно последует за ним – Даром – и не отлипнет, пока не потеряет из виду. За стенами хижины в лицо впилась ледяная изморось. Тихие ясные дни сменил сезон ветров и туманов – затяжная истерика зимы перед уходом. Тропку до реки, бывшую вчера широкой и утоптанной, подзанесло. Снег вдоль берега не расчищали, но по жесткому насту двигаться довольно легко. Так и идти до леса. Кружной путь, зато уединенный. Ко времени, когда нужно будет сворачивать в сторону дома, полностью стемнеет. Через пару сотен ярдов путь преградила гора по плечи высотой: кто-то, расчищая свой двор, сносил сюда снег. Постояв немного в раздумье, Морган полуспустился-полускатился на лед. Пока он огибал поселок по реке, вымотался так, что последние три сотни ярдов ковылял со скоростью черепахи, останавливаясь через каждые пять – семь шагов.