- Несчастная Тоня.
- Помирятся. Они любят друг друга.
- Ты оправдываешь…
- Кто я такой! — перебил философ.
— Никто от падения не застрахован, особенно в юности. Тебе ли про меня не знать?
- Юность давно прошла.
- Маргарита отомстила всем! Да, его слабинка, трусость — более весомый грех, чем сиюминутный сексуальный порыв. Надо понимать, что человек, идущий к Богу, тем более подвергается воздействию сил противоположных. Но нарыв наконец вскрылся. Отец Платон — духовник с удивительной интуицией. От «дурной мистики» предостерег он меня: череп и кости — мирской знак смертельной опасности.
- И ты сразу понял.
- Куда там! Только теперь я пытаюсь расшифровать каждый намек медика: «Там что-то лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.» И тут же: «Знаешь, какой любимый спорт у американчиков?» Евгений Алексеевич, под давлением беснующегося сына, забрал бейсболку. Я прошел к себе — мертвая! — вернулся в шоке. Медик, более привычный к смерти, так сказать, рванул на место преступления. Спустя секунды — дядя. В протоколе отмечено: под качалкой лежала спортивная шапочка со следами крови. Больше ему было некуда деть ее, он боялся обыска.
- И Иван Ильич не отреагировал тогда же!
- Уехал в Ялту. Но главное — всех сбил с толку такой правдоподобный самооговор Павла. Всех — кроме отца. И Ипполита. Этого врага-мальчика я недолюбливал и почти не принимал в расчет. Игра в шахматы. По свидетельству родителей, сын ушел раньше. Поль великий конспиратор, он выследил отца, потом меня, и выручил нас обоих.
- Каким же образом он выручил его?
- Подземельный выскочил на площадку, закричал, упал. Убийца что-то говорил ему, но, услышав в подъезде мои шаги, скрылся в своей квартире. Из прихожей мне были видны площадка и начало лестницы, но не дверь слева. И пока я объяснялся по телефону с милиционером, Поль, понимая происходящее — он услышал шорох за дверью, — проник туда и запер галерейку на шпингалеты.
- Боже мой! Павел застал дядю в Копьевском на пожарной лестнице?
- Они тогда же объяснились бы, и брат не стал бы покрывать второе преступление.
- Но он позвонил тебе!
- И говорил обиняком, весьма осторожно — значит, не был до конца уверен. «У меня орудие убийства, на нем кровь» — «Где?» — «На мертвой голове». — «Где?» — «На тротуаре в Копьевском переулке». Адвокат не гимнаст, в спешке, на нервах выронил, а брат подобрал — это очевидно. Разгадка была почти прозрачна, у меня на глазах, да смекалки не хватило вспомнить и сопоставить.
- Петр, не мучайся! Ты сказал: невозможно заподозрить родного человека, который вас обоих любил.
- Любил и убил. Полковник, склонный к историческим аналогиям, вспомнил императора Павла, убитого, по преданию, табакеркой. И внук здесь, у Патриарших, намекал на распятие из кретинского триллера, поддразнивал: «Вы какие предпочитаете?» Сатирический образ сатаны с тяжелым портсигаром червонного золота мельтешил у меня в глазах, но чертовщинка не вразумила.
Действительно издевка: не крест, а всего лишь портсигар. тоже золотой, тяжелый, со слегка закругленными краями, с мрачновато-иронической гравировкой («минздрав предупреждает») — череп и кости.
- Да, Евгений Алексеевич был могучий мужчина, у вас порода вообще крепкая.
- Гвардейская. Понимаешь, мы слишком привыкли к этому предмету у него в руках, чтобы помнить подробности.
- Значит, в Копьевском они друг друга не видели.
- Брат — наверняка, иначе столкновение произошло бы тогда же. А дядя. представляю, как обмер он, прижавшись к ржавой лестнице или притаившись на галерейке, когда прохожий в коричневом костюме с «искрой» подобрал под тусклым фонарем на тротуаре орудие убийства. Недавнему зеку — нечаянная радость, золотой подарок судьбы. Брат сунул находку в карман пиджака и удалился, должно быть, пошел ко мне. «Я еще приду». Но от кого-то — в тоннеле, во дворе уже толпился народ — узнал о гибели Подземельного. Естественно, скрылся. А когда обнаружил следы крови на своем носовом платке, на «мертвой голове» и вспомнил портсигар, то связался со мной — «Если хочешь узнать про убийство, будь дома в полночь» — и с дядей.
- Приглашать убийцу на рандеву — идиотское, извини, рыцарство.
- Думаю, перестраховка. Павел слишком помнил о жутком «недоразумении», случившимся с ним самим, чтобы по одной сомнительной улике — вот у твоего бывшего тоже «крутой» портсигарчик! — сдать на муки «правосудия» близкого. Брату нужна была полная ясность.
- И он ее получил, — заметила Лана с горечью, — ударом по черепу. — Ласково провела рукой по волосам «сыщика». — Голова болит?
- Я уже не знаю, что у меня болит, что нет. душа болит.
- Он позвонил мне в фирму: «Только что я убил твоего любовника!» Я испугалась: с ума сошел!
- А что? И сошел в какой-то степени. может, еще тогда, как вы расстались. Может, его безумные причуды — всемирная академия на основе борделя — подвиги (пародия подвигов) Дон Кихота во имя Прекрасной Дамы.
Лана обронила, прищурившись:
- По нашей жизни легко обезуметь.
- Признайся, тебе его жаль, ты — любовь его жизни.
- Давай закончим с Павлом. Через девять лет он вернулся к своим близким.
Петр перебил:
- Невеста-шлюха, ребенок- дьяволенок, добряк-дедушка, свинья- друг, убийца-дядя и предатель-брат. разве не достойная свита шутовского сатаны!
- Не шутовского, — строго возразила Лана. — пролилась кровь трех человек. И как еще ты жив остался!
- И главное — зачем? — пробормотал философ. — Я потерял смысл.
- Ну, перестань, тоска пройдет.
- Я — книжный червь, теоретик, и никак не могу объяснить.
- Адвокат же объяснил: состояние аффекта со стороны жертвы.
- Трех жертв. Трех!
- Тяжела, так сказать, первая кровь, а уж потом. хотел жить.
- Он приходил ко мне — образно выражаясь, ритуально, в полночь. Ему помешали: сначала Игорек, потом стриптизерка. Случайно, конечно.
- Петр, должен быть смысл. Он приходил тебя убить?
- По логике вещей — да. Дядя жутко испугался, увидев меня с распятием в руках (ну, прямо религиозный изувер — его «судия»!). И все прятал портсигар: папиросы кончились. перехожу на сигареты. Смерть — за ним, «кровь вопиет», говоря грозным древним глаголом! И тайна вот-вот вскроется, она во — мне.
- Да, да! Вот это самое загадочное и страшное. Не от любви к порнодевочке мальчик трепетал, одержимый тайной. К нему пускают мать, только ее он может выносить. И иногда будто пробуждается, лепечет бессвязно, как маленький, с трудом: тогда в кабинете Поль прокусил язык, лицо и руки были залиты кровью. Ольга пересказывает обрывки бреда, мы втроем анализируем.
