Недоумение сменилось потрясающим неверием.
– Черта с два! Я сам продиктовал телеграмму Чею после того, как оказался в больнице. Там говорилось: «Жив не волнуйся скоро буду с тобой планы не изменились».
Валентина заплакала; радость и боль переплелись так тесно, что она не знала, где кончается одно и начинается другое.
– О Господи, – тихо прошептала она. – Позволь, я покажу тебе, Видал. Сейчас покажу.
Она отступила, раздвинула шторы и начала лихорадочно рыться в сумочке. Наконец, не глядя на натянутого как струна Видала, она вытащила кожаный бумажник с монограммой.
– Она там, во внутреннем карманчике. У меня так и не хватило сил ее уничтожить.
Чернила совсем не выцвели, словно телеграмма была послана только вчера. Молчание длилось и длилось, пока Валентина не поняла, что больше не выдержит. Видал медленно сложил клочок бумаги, необратимо изменивший их судьбы.
– Я никогда ее не посылал, – тихо сказал Видал.
– Знаю, – пробормотала Валентина, обнимая его. – Я поняла это с той минуты, как ты меня поцеловал.
Во всем виноват Дентон. Дентон с его ледяной целеустремленностью, решимостью добиться своего любой ценой. Валентина вздрогнула от отвращения, но тут же постаралась избавиться от омерзительных воспоминаний.
– Едем в госпиталь, – хрипло попросила она. – Александр ждет нас.
Видал сам сел за руль темно-красного «кадиллака». Валентина вспомнила тот первый раз, когда ехала вместе с ним. От власти, которую он имел над ней тогда и сейчас, она до сих пор не могла освободиться. Когда они проезжали мимо платанов и дубов Одюбон-парка, Видал спросил:
– Как отнесется Александр к тому, что мы поженимся?
Валентина охнула, широко распахнув глаза. Видал едва заметно улыбнулся.
– Я слишком долго ждал, Валентина. И больше ждать не намерен.
– Но ты не можешь делать предложение на скорости пятьдесят миль в час, – запротестовала она, хотя сердце ее разрывалось от счастья.
– Значит, не будем делать это на ходу, – согласился он, нажимая на тормоза.
Сзади послышались тревожные гудки. Но Видал, не обращая внимания ни на что, приподнял ее подбородок, глядя в любимые глаза. Его лицо, мгновенно преобразившееся, светилось неземной любовью.
– Я люблю тебя, родная. И хочу, чтобы ты была моей женой. Ты выйдешь за меня замуж?
На кожаных сиденьях лежала пятнистая тень платана, В окна заглядывало солнце.
– О да, – выдохнула она, нежно касаясь его лица кончиками пальцев. – О да, Видал. Я больше всего на свете хочу стать твоей женой.
Любовь, которую Валентина испытывала в этот миг, захлестнула ее с такой силой, что она едва могла дышать. Желание, столь долго подавляемое, пылало в крови.
– Szeretlek, – прошептал он, грубо притягивая ее к себе. – Я люблю тебя.
Когда Видал наконец отстранился, у нее на ресницах блестели слезы. Он осторожно смахнул их.
– Осталось еще кое-что. Только одно.
Валентина вопросительно посмотрела на него. Видал очень медленно начал стягивать перчатки. Она не знала – он понял это по мимолетному выражению ужаса в потемневших глазах. Она держала его за руки в больнице и в темноте гостиничного номера и не представляла, что под темными перчатками кожа была мертвенно-белой, покрытой глубокими шрамами. Видал уронил перчатки на пол.
– Твои руки, – прерывающимся голосом прошептала она. – О Видал! Твои бедные, бедные руки!
– Удивительно, что ты не знала. Неужели тебе не сказали?
– Не сказали, – повторила Валентина, качая головой. Слезы катились по щекам. Он спас Кариану, но какой ценой!
– Тебе неприятно? – спросил Видал с деланной небрежностью. Однако Валентина уловила боязливые нотки и его голосе.
– Конечно, нет! – воскликнула она, прижимая его изуродованные руки к своим щекам. – Конечно, нет, Видал! Как ты мог подумать такое?! Как ты мог спрашивать?!
– Я больше не буду, – пообещал он, облегченно вздохнув.
Доктор не позволил им остаться с Александром подольше, заявив, что ему нужно больше отдыхать, чтобы скорее поправиться.
– Но мистер Ракоши должен возвращаться в Голливуд, – жалобно протянул Александр, опасаясь, что его кумир исчезнет так же неожиданно, как появился, прежде чем он сможет поговорить с ним о кино.
– Я могу ненадолго задержаться, – заверил Видал, начиная побаиваться, что Тео хватит удар, когда тот услышит новости. – Думаю, мы втроем можем немного отдохнуть. На Юге есть чудесные места для рыбалки.
Мальчик просиял.
– Я часто ловил рыбу с отцом на Крите, когда был маленьким.
– А я удил со своим, в Венгрии, – кивнул Видал, представив, что его отец – дед Александра.
– Вы ловили рыбу в реках или озерах? – немедленно заинтересовался Александр.
– Я жил в замке, а перед замком было большое озеро, где водились карпы. Первое, что я помню о своем детстве – как ловил рыбу в озере под замком.
– А кто еще жил в замке? – продолжал допрашивать Александр.
– Бабушка, которую все называли «ваша старая светлость», со своей компаньонкой и горничной, отец, мать, горничная матери, Ференц, его верный лакей, две мои сестры, наша гувернантка и няньки.
– Ужасно много народу, – объявил Александр; у его матери никогда ле было никаких слуг, кроме горничной.
– А летом и во время жатвы их становилось еще больше. Мужчины-арендаторы, собиравшие урожай, приводили с собой жен и детей. Женщины вязали снопы за жнецами, а дети играли в полях и лесах.
– Я никогда не был в настоящем замке, – мечтательно протянул Александр. – Вы очень скучаете по своему?
– Теперь уже нет. Там живет моя сестра с мужем. Им такая жизнь нравится, но я предпочитаю нечто другое.
– Снимать фильмы?
– Да, Александр, – усмехнулся Видал. – Именно фильмы.
Валентина молчаливо сидела, с любопытством рассматривая своих мужчин. Никто, увидев их, не усомнился бы в том, что это отец и сын. У обоих разлетающиеся брови, непроницаемо-черные глаза, твердо очерченный .рот, упрямый подбородок.
Глаза ее остановились на темных завитках Видала, спускавшихся почти до плеч. Ей казалось, что они знакомы всю жизнь. Сначала был монастырь, потом Видал. Только Видал. Однако она не помнила, чтобы он когда-нибудь говорил о своем детстве, и поэтому с таким же зачарованным вниманием, как Александр, прислушивалась, как он описывает дом, утопавший в белых гроздьях душистой акации; ледяные озера, в которых он купался с сестрами; сельские праздники; величественную бабушку в тяжелых платьях из черного шелка.
– На вашем кольце фамильный герб? – спросил Александр.
– Да, – кивнул Видал, протянув руку. Валентина затаила дыхание, но Александр, не обращая внимания на шрамы, поднес кольцо к глазам и сказал:
