Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
– Возьми-ка Лиру, – прошептала Элис, – потому что я сейчас упаду в обморок.
Очень осторожно, огибая свечу, она передала ему ребенка: операция прошла тихо – Лиру занимал исключительно тост. Элис была бледна, но вроде бы оставалась в сознании. Малкольм даже подумал, что если бы она и вправду собралась упасть в обморок, то вряд ли успела бы ему об этом сообщить.
За Лирой последовала сумка с едой. Малкольм пристально наблюдал за Элис: ее перепугал даже не столько луч прожектора – нет, все дело было в голосе Боннвиля. Девушка была на грани паники. Она откинулась было на борт, но тут же резко обернулась влево, не к реке, а к острову, и прислушалась… Малкольм снова услышал шепот. Глаза ее стали еще шире, наливаясь не то ужасом, не то отвращением; Элис больше не сознавала, что Малкольм с Лирой сидят рядом, и не замечала ничего – только этот настойчивый шепот сквозь угольный шелк с той стороны, где она сидела…
– Элис… – сказал Малкольм, отчаянно желая помочь и не зная, как.
– Тихо!
Она зажала руками уши. Бен стоял задними лапами у нее на коленях, а передними на планшире, так же напряженно вслушиваясь в шепот. Малкольм тоже слышал его, но никак не мог различить слов.
Разные выражения скользили по лицу Элис, словно тени облаков апрельским утром; только это были не облака, а страх, отвращение и паника. Глядя на нее, Малкольм думал, что никогда больше не увидит весеннего солнца – так глубоки были эти ужас и ненависть.
Элис беспомощно затрясла головой, слезы вскипели у нее в глазах и покатились по щекам. Малкольм машинально сунул руку в сумку и достал еще кусок тоста для Лиры, которая как раз уронила первый.
А потом тент рядом с Элис разошелся надвое. Бен отскочил; лезвие ножа разрезало шелк сверху донизу. Внутрь просунулась мужская рука и схватила Элис за горло.
Та попыталась закричать, но рука заглушила звук, спустилась вниз, на колени, нащупывая что-то, рыская то влево, то вправо, стараясь отыскать Лиру. Элис визжала, пытаясь уклониться от гадких прикосновений. Бен вцепился в запястье зубами, невзирая на отвращение, которое должен был при этом испытывать. Не найдя Лиры, рука Боннвиля схватила деймона, выволокла через прореху наружу и потащила во мрак, прочь от Элис.
– Бен! Бен! – закричала она и, перевалившись через борт, чуть не выпала из каноэ, но потом с трудом поднялась на ноги и исчезла вслед за ними.
Малкольм протянул руку, пытаясь схватить ее, не дать уйти, но она пропала раньше, чем он успел ее коснуться.
Всего в паре футов от него гиена распорола ночь своим хохотом:
– ХАА-ХАААА-ХАА!
Но теперь в этом смехе появилась какая-то новая нота – словно бы вопль нестерпимой муки.
Перепуганная этим жутким звуком, Лира заплакала, и Малкольм обнял ее, прижал к себе и стал укачивать, но не переставал кричать в темноту:
– Элис! Элис!
Аста в облике кошки встала передними лапами на планшир и старалась выглянуть из-под тента, но Малкольм знал, что ей все равно ничего не видно. Пантелеймон мотыльком носился вокруг, то садясь на ручку Лиры, то снова испугано взлетая, приближаясь к пламени свечи и в страхе отшатываясь, и, наконец, сел на влажные волосы девочки.
Со стороны мавзолея донесся отчаянный пронзительный крик – даже не крик, а безнадежный стон протеста. У Малкольма чуть сердце не остановилось… А потом стал слышен только детский плач и стук капель, и тихий всхлип Асты, которая превратилась в щенка и прижалась к его боку.
«Я для этого недостаточно взрослый!» – подумал Малкольм почти вслух.
Он подоткнул малышке одеяльце и осторожно уложил ее среди подушек. Чувство вины, ярость и страх безуспешно сражались друг с другом в его душе. Никогда в жизни ему не хотелось спать меньше, чем сейчас, подумал он. Никогда в жизни ему снова не захочется спать. Это самая худшая ночь за всю его жизнь.
В голове у Малкольма гремел гром. Наверняка еще немного, и череп попросту лопнет…
– Аста, – выдохнул он, – мне нужно к Элис… но Лира… я не могу ее оставить…
– Иди! – ответила она. – Да, иди! Я побуду здесь… я ее не покину…
– Это будет очень больно.
– Мы должны… я буду ее охранять… с места не двинусь, обещаю…
Горячие слезы текли у него по щекам. Он поцеловал крошку-Лиру, потом еще раз и еще, и прижал щенка-Асту к сердцу, к лицу, к губам, потом положил ее на подушку рядом с ребенком, где она тут же превратилась в детеныша леопарда – такого красивого, что он чуть не всхлипнул от любви.
А потом он встал – легко и осторожно, чтобы каноэ не закачалось и не двинулось ни на дюйм, – взял весло и выбрался наружу.
Глубинная боль отделения тут же сжала его тисками. Позади из лодки раздался приглушенный стон. Это было все равно что пытаться влезть по крутому склону холма, когда легкие у тебя разрываются, требуя воздуха, а сердце колотится о ребра, – только гораздо хуже, потому что внутри самой боли, углубляя, окрашивая, отравляя ее, жило ужасное чувство вины за то, что он сейчас мучает свою любимую Асту. Она дрожала с головы до ног от любви и муки, она была такая храбрая – ее взгляд провожал его с такой преданностью, а он медленно, неотвратимо уходил прочь, все дальше и дальше, как будто собираясь покинуть ее навсегда. Но он должен… Малкольм заставил себя идти вперед, сквозь эту боль, которая сейчас безжалостно терзала котенка-леопарда в лодке. Заставил, и побрел в темноту, вверх по мокрому склону, туда, где белел мавзолей. Иначе было нельзя – потому что там кто-то делал с Элис что-то ужасное, и она неистово кричала, отбиваясь.
Гиена-деймон – уже без обеих передних лап – полустояла-полулежала на траве, зажав терьера-Бена в своей мерзкой пасти. Бен извивался, лягался, кусался и выл, а чудовищные зубы смыкались, медленно и сладострастно, на его крошечном тельце.
Тут из-за туч вышла луна. На свету возник Боннвиль – он крепко держал Элис за запястья, прижимая ее к ступенькам мавзолея. В холодном сиянии вспыхнули глаза гиены и ее человека, а на щеках Элис блеснули слезы. Ничего ужаснее этого Малкольм в жизни не видел. И он рванулся через марево боли, поскользнулся на сырой траве, и встал, и поднял весло, и опустил его с размаху мужчине на спину – но слабо… слишком слабо…
Боннвиль извернулся, увидел Малкольма и разразился смехом. Элис закричала и попробовала оттолкнуть мужчину, но он одной оплеухой повалил ее обратно на камень. Малкольм попробовал ударить его еще раз. Луна лила ослепительный свет на промокшую траву, заросшие мхом могильные камни, осыпающийся мавзолей и сплетенные в жутком объятии фигуры меж колонн.
Что-то росло внутри у Малкольма… что-то, с чем бесполезно спорить, чем нельзя управлять, – словно стая диких собак, рыча, завывая и щелкая челюстями, неслась прямо на него. Рваные уши, слепые белые глаза, окровавленные морды…
И вот они уже со всех сторон, вокруг него и в нем, и он снова замахнулся веслом и ударил гиену-деймона в плечо.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
