А над всеми тяжело нависала Сфера, которая заметно прибавила в объеме за минувшую ночь.
Лещинский повернулся к воротам. Ему показалось, что он видит стоящих на смотровой площадке Натали и Майка Дремлющего Ветра в сопровождении свиты птичников. Он хотел идти к ним и даже вроде бы пытался это сделать. Но каждый шаг почему-то не приближал, а отдалял его от ворот, и тогда он понял, что пятится.
Лещинский последний раз взглянул в сторону Натали.
– Он в плену у призраков прошлого, – сказал, наклонившись к уху Натали, Майк Дремлющий Ветер, и птичники закурлыкали, поддакивая. – Ему не вырваться.
Натали расстроенно покачала головой, затушила сигарету об перила, затем забросила на спину рюкзак и пошла туда, куда вел ее индеец.
Тогда Лещинский стянул двумя руками маску. Посмотрел, щурясь, на мгновенно притихших херувимов, и сказал с усмешкой:
И в следующий миг желатиновая мембрана отделила его от Эдема.
Эпилог
Внизу, под глинистым откосом, оказался ручей. Человек сполз на животе, цепляясь за жесткую, сухую траву и выступающие корни, уткнулся лицом в ледяную влагу и пил долго, пока не заломило зубы. Потом отстранился, перевернулся на спину. Мокрое лицо студил нежаркий ветер. Человек смотрел в низкое хмурое небо, по которому проносились серые клочья облаков.
Новый мир, очередной в бесконечной цепи. Нет у этой пьесы финала. Зря старался.
Лежать было неудобно. Корни впивались в спину. Нужно бы встать, выползти из овражка, отправиться на поиски убежища. И пропитания. Это не Эдем.
Голый человек на голой земле. Но ничего, дышится свободно, вода питьевая. Наверняка найдется что-нибудь съедобное. Выживем. Может, удастся повстречать кого-нибудь из старых знакомых.
Человек представил, как обрадуется, завидев долговязого арсианца. Или старика, чьи пальцы похожи на узловатые корни жгучей осины. Или девочку-подростка, как будто нарисованную акварельными красками. Или женщину, чьи волосы до сих пор хранят соломенный запах прерии…
Он поднялся, выбрался из овражка. Огляделся. Во все стороны, сколько хватал глаз, тянулась унылая, слегка холмистая равнина. Метелки сухой травы, что шелестели под ветром, клочковатые облака, плавные очертания холмов, – к этому миру привыкнуть будет легче, чем к Чертову Коромыслу или к Пыльной планете, хотя вряд ли здесь будет так же комфортно, как в Санатории на Эдеме.
Справа, примерно в километре от овражка, виднелась серая щетина леса. А слева, у самого горизонта, чернели развалины. Все-таки – цивилизация. Человек уныло вздохнул, цивилизация – это всегда проблемы.
Он взобрался на невысокий холм, точнее – на гребень широкой плоскодонной котловины, посреди которой лежало нечто, напоминающее форштевень гигантского парусника или корпус исполинской опрокинутой ракеты. Из опутанного петлями высохших растений утолщения торчала ржавая мачта, ощетинившаяся перпендикулярными штырями. В конструкции этого сооружения было что-то неуловимо знакомое. Быть может, он видел нечто похожее в голливудском фильме или в какой-нибудь компьютерной игре.
Человек двинулся вдоль гребня. До центра котловины, где покоилась конструкция, было не меньше километра, но даже на таком расстоянии сооружение поражало воображение. Какого же уровня развития успела достичь здешняя цивилизация, если позволяла себе такое? Неудивительно, что все здесь теперь разрушено. Фаги не могли оставить без внимания океан техногенного излучения, который наверняка заставлял планету сиять на весь ближайший космос, подобно маяку.
Человек осознавал, что поверженная громада может оказаться источником радиации, но искушение подойти поближе было слишком велико. Да и не походила на радиоактивную пустошь местность вокруг руин. К корпусу подступили деревья, над решетчатым утолщением, напоминавшим исполинскую корзину для мусора, кружились птицы. Человек нашел даже тропинку, что вела с откоса ко дну котловины. Если есть тропинка, значит, кто-то по ней ходит. А если ходит, значит, бояться нечего.
Человек спустился и, петляя между заросшими валунами угловатой формы, направился к конструкции. Он прошел около половины пути и вдруг остановился как вкопанный. Это было как вспышка, но которая не ослепляет, а, наоборот – обостряет зрение. Низкое небо с клочковатыми облаками, метелки сухой травы, котловина с поверженным левиафаном, над которым кружились черные птицы, – все в один миг прояснилось и наполнилось смыслом.
«Боже мой, – подумал человек. – Все оказалось так просто…»
Ноги у него вдруг ослабели, и он присел на угловатый валун, машинально провел по камню рукой, полюбовался собственной ладонью, испачканной кирпичной крошкой пополам с известкой. Потом посмотрел на изломанное бетонное тело Останкинской телебашни, лежащей поперек городских кварталов, разрушенных ее падением. Или – неумолимым течением времени. Или – нашествием фагов, привлеченных излучением башни. А вернее – и тем, и другим, и третьим. И четвертым. И пятым…
– Дома, – пробормотал бывший художественный руководитель, бывший гамацу, бывший гвардеец, бывший студент и бывший москвич Костя Лещинский, не замечая, как слезы катятся по небритым его щекам. – Дома…
И в следующий миг черная влажно блестящая сфера поднялась над Останкинской телебашней. Но это была не та Сфера, которую строили херувимы. У этой были восемь мохнатых хитиновых лап, на которых она легко и без лишнего шума перевалила через руину. Восемь пар глаз в два ряда не сводили взгляд с одинокой человеческой фигурки.
По натоптанной дорожке к человеку приближалась его судьба. Его недописанный финал. Поджидающая в центре построенной ею и раскинувшейся среди звезд Паутины Миров…
Силы покинули странника между мирами. Он не хотел, чтобы все началось сначала. Пусть приходит… Пусть приходит Бабушка-Паучиха Асабикаши, опутывает паутиной и уносит в свое гнездо, где наверняка, тоненько по-комариному попискивая, ждут ее вечно голодные детеныши и выворачиваются, выворачиваются, выворачиваются…
Слезы безнадежности и усталости навернулись на глаза бывшего гвардейца, он сморгнул их, но глаза продолжали слезиться, потому что их щипало… Щипало дымом, в который вдруг обратилась грозная паучиха.
Костя принюхался. Дым пах не пожарищем, скорее – дровами в печи. Обыкновенными березовыми дровами. И еще к этому запаху примешивался аромат пищи… Самой обычной пшенной каши, и кажется, даже с тушенкой. Рот бывшего режиссера-неудачника наполнился слюной. Ноги сами понесли его к источнику дивного запаха. И как только он сразу не заметил, что в тени поверженной телебашни притаился ладный на вид деревенский домик, над крышей которого поднимается душистый дымок. Костя в несколько прыжков достиг крылечка, но тут же рванулся назад. Кто знает, как его встретят хозяева? Может, дуплетом из двустволки. Мало ли хитников бродит по окрестностям… Поздно!
