Сегодня информационные индустрии все вместе вплетены в наше существование в масштабе, беспрецедентном за всю промышленную историю, включая каждое направление наших национальных и личных жизней — экономику, да, но также и творческие, культурные, социальные и политические стороны. Каналы информации не просто встроены в любой процесс — с их помощью определяется, кто из нас и когда будет услышан и увиден, будь это вдохновенный изобретатель, художник или политический кандидат. И здесь возникает вызов, потому что американская система привыкла к четкому разделению политической и экономической власти. Перед системой, которая настаивает на строгом контроле политики и весьма умеренном контроле экономики, встает дилемма. Один из главнейших вопросов нашего времени состоит в том, следует ли этот подход к власти информации строить исходя из осознания таких политических последствий — подчиняясь нашей устоявшейся привычке искать баланс и проверять любую великую силу. Альтернатива, набирающая силу с 1980-х гг., заключается в том, чтобы относиться к информационным рынкам так же, как и к любым другим, на которых мы терпим и даже вознаграждаем разрастание.
Эти, пусть и не очевидные с первого взгляда, но глубочайшие вопросы, на самом деле находятся в сердце продолжающейся борьбы за будущее интернета. Подойти к данной проблеме со свежим взглядом в XXI в. — значит столкнуться с объективной реальностью: информация есть исключительная индустриальная категория даже в отношении своей собственной истории. Единственная всемирная сеть несет в себе всё: голосовую связь, видео, новости, культуру и торговлю. Поэтому странно, что, по мере того как ставки растут, здравый смысл все больше склоняется в сторону чисто экономического, а не политического подхода. Сегодня совершенно не то время, чтобы думать, будто общественное и политическое измерения информационной экономики каким-то образом нивелировались.
Очень важно осознать (возможно, даже осознать заново) всю значимость Принципа разграничения в информационной экономике. Под Принципом разграничения я подразумеваю идею поддержания спасительной дистанции между различными функциями. Это означает, например, разделение основных функций ради защиты молодых отраслей от влиятельных лиц, при сохранении определенного расстояния между правительством и индустрией. Так осуществляется разделение между законодательной, судебной и исполнительной властью или разделение церкви и государства: в основе лежит требование свободного пространства между ними, в противном случае объединение превратилось бы в слишком концентрированную централизованную власть. Принцип разграничения — это применение базового политического принципа к информационным отраслям.
Первую форму разграничения можно назвать антимонопольной — ее также можно рассматривать как меру, защищающую молодые отрасли от старых хищных монополистов. Большая часть этой книги является хроникой изучения этой проблемы под названием эффект Кроноса. В худшем случае хищники могут убить нарождающуюся отрасль либо — что менее трагично, но так же существенно — лишить ее критически важного периода открытых исследований и культурных экспериментов, которые имеют колоссальное значение.
Иногда закон помогал новичкам, как в том случае, когда сильный патент защитил неокрепшую компанию Bell от атаки Western Union. В 1990-х гг. антимонопольный комитет многое сделал, чтобы спасти развивающийся интернет от покушений Microsoft тем, что не дал компании использовать свою монополию, нелегально полученную в отношении браузера. Но чаще государство принимало другую сторону: оно помогало существующему бизнесу поглощать или побеждать новые направления, самый яркий пример здесь — ранний период развития телевидения и FM-радио.
Принцип временного разграничения подчеркивает важность правил, гарантирующих, что часть информационной инфраструктуры остается открытой для появления новых игроков. Эти меры необходимы, поскольку оставляют возможность новичкам бросить вызов старшему поколению. У предпринимателей должна быть возможность набирать силу, с тем чтобы однажды бросить вызов сегодняшним гигантам.
Второй тип разграничений относится к рынкам, функциям и платформам: наверное, его легче объяснить, если обозначить зло, против которого он направлен. Это не просто монополия, почти неизбежная на некоторых рынках, но создание иного рода. Его можно назвать «супермонополией»: единственная компания захватывает контроль над полностью интегрированной информационной монополией, охватывающей многочисленные рынки. Подобные компании обычно распространяют свою власть на два или более смежных информационных рынка, достигая двойной или даже тройной вертикально интегрированной монополии. Это и есть фатальная угроза, которую можно отвести с помощью Принципа разграничения. А поскольку такую монополию сложнее всего победить, она склонна держаться гораздо дольше, чем это может быть оправдано любыми соображениями эффективности, — держаться ценой инноваций, свободы слова, а порой и демократического процесса.
Данное явление впервые проявилось в интеграции Western Union с проводными услугами Associated Press, и это был союз, имевший непревзойденное влияние на новости в конце XIX в. Когда Western Union не стала обслуживать соперников Associated Press, а та отказалась сообщать о чем-либо, что могло плохо отразиться на Western Union, эта двухголовая гидра получила все возможности предотвратить конкуренцию в распространении новостей. А объединенная сила, как мы уже видели, была использована в тайных политических играх до такой степени, что повлияла на итоги выборов. Если бы Western Union добилась своей цели и распространила свою монополию на телефонию, история всей страны могла бы очень и очень отличаться от нынешней.
Но именно AT&T на вершине своего могущества создала концепцию супермонополии. Назвать систему Bell просто монополией значило бы недооценить ситуацию, ведь на пике своей власти компания коллекционировала рынки, словно игрушки. Количество рынков, некогда находившихся под ее властью, стало очевидным лишь после ее распада — туда входили дальняя и местная связь, корпоративная телефония, беспроводная телефония, а также коммутационное оборудование вдобавок к устройствам типа модемов или автоответчиков. Как мы видели, без федеральных мер и патентных процессов AT&T могла бы добавить к своей коллекции радиовещание и компьютеры. Имея под контролем целых шесть или семь отдельных, взаимосвязанных рынков, AT&T представляла собой редкий тип компании: шестикратная или семикратная монополия (смотря как считать). В результате появились препятствия для входа других компаний на рынок, в то время просто непреодолимые.
Нынешние экономисты должны потратить немало времени, чтобы обдумать проблему обширных монополий. Если фокусироваться на цене, то появляется тенденция смиряться или даже восхвалять монополиста, захватывающего некогда конкурентный рынок ради предполагаемых выгод экономии. Хотя в этой сфере ведутся значительные обсуждения, многие экономисты доказывают, что монополист, который захватывает новый рынок, необязательно будет устанавливать более высокие цены, и таким образом весь процесс выглядит, по крайней мере с финансовой точки зрения, безвредным[113]. При условии, что интегрированный монополист не предлагает потребителю завышенных цен, такая ситуация выглядит благотворной и даже спасительной, тем более если в результате получается более эффективный продукт.
