Служа в эти времена отечеству саблей и будучи готовы пролить кровь для вашего величества, мы всею душою желали, чтобы предоставлялись удобные случаи, с одной стороны, нам показать нашу готовность служить вашему величеству и довершить начатое дело, с другой — вашему величеству воздать нам за наши заслуги благодарностию. Когда всемогущий Бог передал во власть вашего величества Московскую столицу, нам представился случай достигнуть наших желаний. Призванные г. гетманом и введенные в Кремль для защиты стен его, мы с полною охотою вступили в эти стены, оставленные бежавшим с них войском, в которых ожидал нас голод, нужда и опасности, в которых мы в середине русской земли со всех сторон окружены были неприятелем. Теснил нас неприятель — мы сопротивлялись; шел он с военною силой на приступ, — мы отбивались, теснил нас тяжкий, все преодолевающий голод, — мы и тогда крепились и боролись довольно долго, почти сверх сил… Затем истощилась обычная пища; алчущий, нуждающийся желудок искал новой пищи, — травы и корней, которые приходилось доставать из-под рук неприятеля с опаскою для жизни, а часто и с потерею ее. Истощилась и эта пища, — мы кинулись на необычную, но по любви к отечеству и уважению к добродетели сладкую пищу, — не щадили даже собак, — но недоставало и такой пищи. Наступило затем редко слышанное, по крайней мере, скрываемое у других, а у нас почти явное самопожирание… Униженно просим ваше величество принять случившееся с нами обычному перевороту судьбы, смотреть на нас милостивыми, благодарными королевскими глазами, немедленно освободить нас, не дать нам изгибнуть до конца в этом горе и заключении, не держать нас долго в этой пагубе, в которую нас ввергла злая судьба, дурно воздавшая нам за наши доблестные заслуги.
Из «Дневника мозырского хорунжего Осипа Будилы» Наконец можно было приступать к главному делу ополчения: выборам законного государя всея Руси. Грамотою от 21 декабря 1612 года московские воеводы оповестили об избавлении Москвы от польских и литовских людей и приказали повсюду на радости звонить в колокола и отслужить молебен. Все города призывались незамедлительно слать в столицу всех бояр и дворян московских, а также самых лучших и разумных людей из других сословий — от посадских людей, черносошных крестьян, духовенства и стрельцов. Зная, как обычно долго раскачиваются в провинции, Пожарский предупредил: «А если вы для земского обирания выборных людей к Москве к Крещенью не вышлете, и тогда нам всем будет мниться, что вам государь на Московском государстве не надобен; а где что грехом сделается худо, и то Бог взыщет с вас». В грамотах оговаривалось и то, чтобы городские власти вкупе с выборными лучшими людьми договорились в своих городах накрепко и вручили своим посланцам, едущим на собор «полным и крепким достаточным приказом», — говорить им о царском избрании «вольно и бесстрашно».
Требовался, по крайней мере, месяц до прибытия делегаций. Тем временем земское правительство занялось государственными вопросами. В его состав входили наряду с вождями ополчения знатные дворяне князь Андрей Сицкий и Дмитрий Головин, стрелецкий голова Иван Козлов, дьяк Иван Ефанов и другие чины. Из прежней боярской думы были изгнаны за измену окольничие князья звенигородские, князь Федор Мещерский, Тимофей Грязной, братья Ржевские, постельничий Безобразов. Для пополнения государственной казны был составлен земляной список, по которому определялись налоги. Были обложены все помещики, посады и монастыри.
Неожиданно к Пожарскому пришел ходатай из далекого Борисоглебского монастыря. Это был ученик преподобного Иринарха Александр. Он привез Пожарскому благословение учителя и просвиру в связи с освобождением Москвы, а также передал просьбу — вернуть Иринарху крест, который тот дал, благословляя Дмитрия в поход. Поведал Александр и о великой кручине всего монастыря: «Правят кормовых денег на ратных людей; а в монастыре от разорения литовских людей нет ничего». Князь принял монаха с великим уважением и радостью, вернул крест и повелел написать грамоту, освобождавшую монастырь от сборов.
На совете земли Трубецкой потребовал утверждения решения совета первого ополчения, где еще главенствовали он с Заруцким, о передаче ему лакомой волости Вага, захваченной до него с благословения польского короля изменником Михайлой Салтыковым. Пожарский, дабы не обострять отношений перед собором, подписал жалованную грамоту наряду с другими воеводами и митрополитом Кириллом, однако поставил непременным условием, записанным в этой же грамоте, что пожалование это должно быть утверждено новым царем и следует просить о новой, уже царской грамоте за красной печатью. Поскольку испокон веку Вага всегда входила в царские владения, Дмитрий Михайлович был уверен, что такой грамоты не будет. Сам же Пожарский, когда ему предложили за заслуги перед отечеством новые земли, категорически отказался, сославшись опять-таки на будущего государя.
Впрочем, шаткость своих прав на Вагу хорошо понимал и Трубецкой в случае… если он сам не будет избран на престол. Еще не дожидаясь приезда всех членов собора, он начал путем подкупа, лести, запугивания добиваться, чтобы на соборе выкрикнули его имя.
Казалось бы, все основания для надежд Трубецкой имел: первый боярин думы, удельный князь Мстиславский и ранее не домогался трона, а теперь окончательно был скомпрометирован. О возвращении из плена Ивана Шуйского или Голицына, следующих по знатности за Мстиславским, пока шла война с Польшей, не могло быть и речи. Тайные сторонники Заруцкого из числа казачества попытались было поднять голоса за «воренка», сына Марины Мнишек, но были осмеяны москвичами и изгнаны с площади, где беспрестанно шло народное обсуждение кандидатур.
Дмитрий Тимофеевич Трубецкой по знатности мог вполне сесть на престол — ведь в жилах его текла королевская кровь: он происходил, так же как и Голицын, из рода великих князей литовских. Появился и еще один претендент — князь Дмитрий Черкасский, по родовитости соперничавший с Трубецким и столь же «прославленный» служением Тушинскому вору.
Ко дню Крещения Господня успели приехать только посланники ближних к Москве городов, но больше медлить было никак нельзя. До начала выборов духовенство для очищения духа и помыслов присланных лучших людей объявило по всему государству строжайший трехдневный пост, когда и мужчинам, и женщинам, и даже малым детям запрещалось что-либо есть.
После проведения поста избранники собрались наконец в прибранной к тому времени Грановитой палате. На возвышенном царском месте был установлен отобранный у поляков трон Ивана Грозного, украшенный самоцветами. Он должен был постоянно указывать членам собора на главное, на чем они должны сосредоточить все свои думы и действия. Под ним на лавке сидели члены правительства. Бояре и московские дворяне располагались по левую руку, духовенство во главе с митрополитом Кириллом — по правую. А вдоль стен на лавках, размещенных ступенями, расселись делегации городов: на первых лавках — дворяне и купцы, выше — посадский люд и крестьяне. Лицом к правительству, у противоположной стены — начальники земского ополчения и казацкие головы.
